Владимир Абаринов - Катынский лабиринт

Приведу еще два свидетельства на эту тему.

Первое письмо пришло на польское телевидение после нашей с Анджеем Минко передачи о Катыни. Его автор И. Выховский из Гданьска пишет:

«В 1954 году я работал на судоверфи «Петрозавод» в Ленинграде в отделе главного технолога, где начальником был инженер Цытрин, а технологом по силовым установкам инженер Басов. Вместе с ними работал технолог по слесарному судовому оборудованию, фамилию которого я забыл. Этот друг рассказал мне следующую историю — пишу его словами:

«Мальчиком я поступил юнгой на буксир, который плавал в северных акваториях страны — Белое море. Онежское озеро, Беломорканал. Ранней весной 1940 года буксир получил задание взять у причала шаланды и вывести в море. На буксир погрузились вместе с нами офицеры НКВД. Я увидел, что в открытых шаландах было несколько тысяч польских военнопленных, в том числе я видел людей, одетых в форму черного цвета. Мой старший друг матрос сказал, что это польские полицейские. Наверху шаланд стояли со штыками солдаты НКВД. Буксир потянул шаланды в открытое море. Когда мы были в нескольких десятках миль от берега, нам сказали остановиться. Офицеры НКВД переправились с буксира на шаланды. Шаланды мы оставили и пошли обратно в сторону причала. Через день буксир вернулся. Офицеры опять погрузились на буксир. Я заметил, что в шаландах была только охрана НКВД, а военнопленных не было и следа. Я спросил своего товарища матроса, куда делись пленные. Он показал пальцем руки в сторону дна моря и говорит: «Не спрашивай и не говори никому, что мы знаем, иначе наша судьба будет такой же». На лицах офицеров НКВД было видно большое волнение. Когда мы вернулись к берегу, всему экипажу было сказано, чтобы мы никому не говорили об этом под страхом суровой кары».

Второе письмо любезно предоставил в мое распоряжение профессор Мадайчик. Оно получено факультетом истории Ягеллонского университета, его автор — Тадеуш Чиж из Сопота.

Начинается письмо словами: «В 1954 году я был в СССР и работал на верфи «Петрозавод» в Ленинграде…» И далее следует тот же рассказ безымянного технолога. Автор письма уточняет: шаланда — баржа с открывающимся дном.

Способ перевозки заключенных в открытых баржах, или шаландах, широко практиковавшийся ГУЛАГом, описан Солженицыным. Напомню читателю эти строки: «В корытную емкость баржи сбрасывались люди и там лежали навалом, и шевелились, как раки в корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые». И далее: «Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде) не заглохли и к 1940 году, а даже очень оживились: текли ими освобожденные западные украинцы и западные белорусы». Уточню: не столько украинцы и белорусы, сколько поляки — депортированные, они же спецпереселенцы, о которых речь пойдет в следующей главе.

Что ж, история вполне правдоподобна (в сумраке или издали темносиние мундиры вполне могли показаться черными), а вот версию о специальных баржах с открывающимся дном следует признать в высшей степени сомнительной: если и топили пленных, то уж вместе с баржами, запертыми в трюмах, чтобы не всплыли трупы.

Своя гипотеза у И. С. Клочкова. Он определенно утверждает, что пленных из монастыря вывозили на баржах и по крайней мере одна из них затонула — или затоплена — в одном из селигерских проливов. Этот вариант представляется мне совершенно нереальным прежде всего потому, что озеро не могло вскрыться к началу апреля. Возможно, сведения Клочкова относятся к одному из последних, майских этапов? К этому сроку Селигер, как правило, очищается ото льда, и навигация идет полным ходом. (Точную справку о весне 1940 года можно было бы извлечь из архива местной метеослужбы, однако обнаружить соответствующие документы мне пока не удалось.) Но и в этом случае сомнения остаются: максимальная глубина Селигера 50 метров, озеро активно посещается туристами, рыбаками, яхтсменами — трудно представить себе, что за все эти годы не обнаружилось ни малейших следов затонувшей баржи. Во всяком случае, Карпов, опытный рыбак, однозначно отрицает такую возможность. Клочков, правда, рассказывает о горсти польских монет, подобранных на берегу кем-то из местных жителей; факт этот, по моему мнению, решительно ни о чем не говорит и серьезным доказательством служить не может.

Наконец, в самое последнее время, когда я уже заканчивал работу над книгой, возникла еще одна версия — на мой взгляд, самая убедительная.

После нашей майской поездки в Калинин и Осташков сопредседатель калининского (теперь уже тверского) «Мемориала» доктор исторических наук Марэн Михайлович Фрейденберг поместил в издаваемом им бюллетене заметку, где содержался призыв к читателям сообщить все, что им известно об участи осташковских пленников. В результате он получил информацию со ссылкой на покойного полковника А. П. Леонова, сотрудника Особой инспекции НКВД, скончавшегося в Калинине в 1965 году. По словам Леонова, поляки из Осташкова были перевезены в тюрьму Калининского УНКВД. а оттуда небольшими партиями на дачу УНКВД близ села Медное, где и расстреляны; на месте захоронения тогда же, в 1940-м, был поставлен дом для коменданта.

Надо сказать, сообщения о расстрелах в Медном появлялись и раньше, однако подтвердить их ничем не удавалось. Называл этот адрес в беседе с Фрейденбергом и я. Дача, а точнее спортивная база УКГБ, существует в Медном по сей день.

Едва успев дочитать письмо, Фрейденберг обнаружил в «Калининской правде» (номер от 30.5.1990) интервью начальника Калининскою УКГБ полковника В. А. Лаконцева (интересно, что интервьюером был собкор «Советской России» Ю. Буров, почему-то не поместивший материал на страницах своей газеты; впрочем, «Советская Россия» как раз в эти дни была чуть не целиком занята стенограммой съезда народных депутатов РСФСР), где среди прочего имеется упоминание и о захоронении в Медном. [60]По словам Лаконцева, там погребены не только поляки, но и «активные немецкие пособники» (их. как известно, судили и вешали принародно), а также советские воины, умершие от ран. Оказывается, этими поисками УКГБ занимается «уже много месяцев»! Никаких документов, правда, не обнаружено. И вот теперь Лаконцев обращается ко всем, кто может сообщить что-либо о захоронении в Медном. Странно, что не обратился раньше: ведь документы, цитируемые в этой книге, обнаружены не вчера — глядишь, и сократили бы многомесячный срок. Дико звучит и информация, что в одну яму с трупами казненных пособников свалены останки советских воинов: почему не отданы семьям, не похоронены по-людски? От бериевцев, понятно, можно ждать любой мерзости, но уж военные-то госпитали их компетенции, слава Богу, не подлежали. Наконец, откуда, если нет документов, известно, что в Медном захоронены пособники?