Владимир Абаринов - Катынский лабиринт

Этот аргумент напомнил мне состоявшийся годом раньше в Москве процесс командующего Армией Крайовой генерала Л. Окулицкого — кстати, одним из обвинителей на нем как раз был Руденко. Военная Коллегия Верхсуда СССР удовлетворила ходатайство обвиняемого о вызове свидсгелей зашиты, однако на следующий день в судебном заседании было объявлено, что «по метеорологическим условиям просимые свидетели самолетом доставлены быть не могут ни сегодня, ни завтра». Прокурор тотчас же внес предложение: «Поскольку неизвесгно, могут ли быть доставлены свидетели по просьбе подсудимого Окулицкого в ближайшие дни. обвинение не видит необходимости задерживать рассмотрение дела, тем более, что вчера, ввиду ясности обстоятельств дела, государственное обвинение отказалось от допроса 11 свидетелей, которые были намечены по списку обвинительного заключения». Суд соглашается с прокурором. В тот же день объявлен приговор («Правда», 1945, 21 июня). По-моему, этот прецедент достоин того, чтобы включить его в соответствующие справочники.

Здесь и далее выделено мною. — В. А

Катынь — далеко не единственный эпизод процесса, в связи с которым советское обвинение апеллировало к 21-й статье Устава МВТ. Так, например, 20 июня 1946 г. помощник главного обвинителя от СССР полковник Карев принес протест против решения суда направить запрос генералу вермахта Енике о потоплении в Крыму гражданского населения и военнопленных. Карев заявил, что, поскольку имеется сообщение ЧГК, а Енике несет ответственность за военные преступления в Крыму, в его показаниях нет необходимости. (ЦГАОР СССР, ф. 7445, оп. I, ед. хр. 358.)

Л. Ф. Райхман отрицает свое участие в подготовке свидетелей для Нюрнбергского процесса (см. главу 3).

Этого лагеря, равно как и двух других, перечисленных в «Сообщении Специальной комиссии», никогда не существовало, ни в одном документе ГУКВ НКВД СССР они не фигурируют.

Недавно, кстати, в советской печати появился любопытный трофейный документ, в котором фигурируют как раз полковник Беденк и генерал-майор Оберхойзер. (См. «Военно-исторический журнал», 1989, № 5).

Вероятно, Парфен и Аксинья Киселевы (см. «Сообщение»). Комиссии Бурденко, кроме самого П. Г. Киселева, дали показания его родственники — жена, сын Василий, невестка Мария, а также квартирант дорожный мастер Тимофей Иванович Сергеев. В материале «Московских новостей» от 21 мая 1989 г. и в некоторых польских источниках Парфен Киселев назван Парфением Козловым. Показания Киселева фигурируют уже в самых первых немецких сообщениях о Катыни. В «Сообщении» комиссии Бурденко Киселев представлен как крестьянин, «проживавший на своем хуторе ближе всех к даче в «Козьих Горах». Ясно, что никакою «Своего хутора» на раскулаченной Смоленщине быть не могло — в лесу мог жить либо лесник (отсюда, вероятно, произошла легенда Владимирской тюрьмы — см. главу 6). либо работник колхозной пасеки. Пасеку в Козьих Горах местные жители, в частности А. А. Костюченко, припоминают, а вот кто ее держал, выяснить пока не удалось.

Так немцы называли дачу УНКВД.

«В зависимости от условий захоронения (характер почвы и др.) полное разрушение мягких тканей и скелетирование трупа наступает примерно в течение 3–4 лет». (Судебно-медицинская экспертиза, М., 1980, с. 158.)

Gerald Reitlinger. Op. cit., p. 312. Ссылка на Торвальда: Thorwald Jucrgen. Wen sie verderben wollen. Bericht des grossen Verrats. Stuttgart, 1952. S. 80. Тот же сюжет изложен в кн.: Alexander Dallin. German Rule in Russia. 1941–1945. A Study of Occupation Policies. London, 1957. p. 529 со ссылкой на архивы германского главного командования.

В «Сообщении» Специальной комиссии: «Ходят ли среди населения слухи о расстреле польских военнопленных в Коз. Гор. (Умнову)». В 1950 г. Г. К. Умнов прочел «Сообщение» комиссии Бурденко. Запись в блокноте Умнов прокомментировал так: «В бытность мою начальником русской полиции Смоленска в первые месяцы немецкой оккупации я никогда не получал от начальника города Меньшагина приказа расследовать циркуляцию среди населения слухов о расстреле поляков немцами. «…» Вся история с блокнотом Меньшагина, о которой говорится в советском сообщении, кажется мне подделкой. Меньшагин обладал феноменальной памятью и очень редко делал заметки. Его блокнот большевики не могли бы найти, так как и дом Меньшагина и здание городского управления при отступлении немцев из Смоленска сгорели». («Новый журнал», кн. 104, Нью-Йорк, 1971, с. 277–278.)

У автора нет однозначного объяснения, почему в руках у Базилевского оказался план зала заседаний. Возможно, это объясняется тем. что после инцидента между Герингом и Бах-Зелевским (Геринг обозвал последнего «скотиной», когда тот проходил мимо скамьи подсудимых) свидетелей стали вводить в зал так. чтобы исключить контакт с обвиняемыми, а именно — через дверь, которой пользовались синхронисты. В одной из кабин переводчиков-синхронистов в этот момент работала Е. Е. Щемелева (Стенина). По ее словам, перед началом заседания она спросила у своей коллеги-американки, получен ли ею английский текст «Сообщения» комиссии Бурденко. Та ответила, что еще нет. Штамер как раз оказался рядом и слышал этот обмен репликами. Можно себе представить, какие чувства испытала Елизавета Ефимовна, переводя диалог Штамера с Базилевским! До сих пор она не может вспоминать об этом без содрогания.

Имеются, впрочем, и иные сведения. Участник одной из организованных немцами «экскурсий» С. Максимов вспоминает: «Утомленные, одуревшие от трупного запаха, мы медленно идем к грузовичку. Справа от меня, еле передвигая ноги, идет смоленский профессор-астроном Базилевский. Он болен от всего виденного. У профессора, как, впрочем, и у всех нас, нет и тени сомнения, что катынская трагедия — дело рук Сталина. Он с возмущением говорит о том, что русская история не знала более страшной эпохи, чем эпоха большевизма». (С. Максимов, Я был в Катыни. — «На рубеже», Париж, 1952, № 3–4, с. 11).

«Советская Россия» от 21 июня 1987 года неожиданно пролила свет на современную обстановку в Катынском лесу. То было в разгар кампании по борьбе с «лесными домиками». Читатель А. Семуков из Смоленска в числе закрытых дач и охотхозяйств упоминает «прекрасную виллу и дачу в Козьих Горах». И. о. председателя Смоленского облисполкома В. Видный отвечает в том же номере: «Объекты, о которых пишет А. Семуков. в скором времени также станут общедоступны». (Заметку по этому поводу опубликовал в «Русской мысли» Г. Г. Суперфин.) Не знаем, как с другими объектами, а вот объект в Козьих Горах — пока не стал.