Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 1)

Не знаю, что писали о спектаклях в богородицкой газете "Красный голос", но все наши знакомые (а таких у нас обзавелось в городе много) при встрече непременно обменивались впечатлениями об игре артистов: одних бранили, других хвалили.

Зал Земледельческого училища был тесен, да и ходить за город казалось далеким. Это было ясно и публике, и комиссарам, игравшим роль меценатов.

С наступлением тепла оборудовали под театр огромный, не знаю для чего служивший сарай сзади Высшего начального училища - школы первой ступени. Пьес ставили много, каждая выдерживала пять-шесть постановок, как исключение десять. Артисты не были профессионалами, днем они преподавали в школах, служили в учреждениях, а вечерами или репетировали, или участвовали в спектаклях, которые ставились два раза в неделю. Что артисты получали за свою игру? Прежде всего аплодисменты, бурные, с вызовом на сцену; подкидывали им паек, хотя и скудный; а с наступлением нэпа стали выдавать зарплату, но незначительную. Лучшими артистами бесспорно считались два учителя русского языка - Алексей Бурцев и Иван Егорович Русаков. Оба они были очень популярны в Богородицке и как учителя, и как артисты. Когда Бурцев заболел настолько тяжело, что казался безнадежным, весь город переживал за него, и все радовались, когда он стал поправляться.

Труппа в театре постоянно обновлялась, одни артисты уходили на фронт, другие куда-то уезжали, их сменяли другие. И только Четвертушкин, Русаков и Бурцев оставались на своих постах. Родным братом Четвертушкина был второстепенный артист Малого театра Гремин. Он приехал в Богородицк на лето (возможно, чтобы подкормиться), исполнил несколько ролей и прочел артистам курс лекций о театральном мастерстве.

В летнем театре - в первый или во второй сезон я видел "Ревизора", "Вишневый сад" и "Двенадцатую ночь". И я очень гордился, что моей старшей сестре Соне доверяли главные роли. Она играла Марью Антоновну и графиню Оливию.

Со спектаклем "Двенадцатая ночь" у меня связаны любопытные воспоминания: примерно к пятой постановке зал пустел: ведь в городе-то было всего шесть тысяч жителей. А первый ряд предоставлялся родным артистов и комиссарам. В тот вечер во всем ряду сидели только сестра Маша и я. А антракты были длинные, и спектакль затянулся. После третьего действия нам обоим захотелось кое-куда. В театре не только уборных, но и фойе не было. Гуляй в антрактах по вытоптанной площадке туда и сюда, а если куда-либо захотелось, прячься в лопухи сзади театра. Взявшись за руки, мы пошли к выходу, но наткнулись на толкотню. Выяснилось, что вооруженные красноармейцы никого не пускают и проверяют документы, ловят дезертиров. Нам бы сказать: "Дяденьки, пустите нас, какие мы дезертиры". А мы испугались, повернули назад и сели на свои места. В следующем антракте опять пошли к выходу и опять вернулись. Что делать? Терпеть дольше было невозможно, и мы, воспользовавшись темнотой зрительного зала, пустили на пол. И живо пересели на другие места...

Антракты бывали длительными, очень уж долго менялись декорации. В 1977 году старый бухгалтер Архангельский - сын, священника церкви Покрова - мне красочно рассказывал, как в молодости служил он в Богородицком театре суфлером и какая всегда поднималась за сценой в антрактах суматоха. Четвертушкин не признавал, что и второстепенные артисты тоже переживают свои роли, и, за исключением Бурцева и Русакова, всех мужчин заставлял таскать, приколачивать, снимать, поднимать, расставлять детали декораций - фанерные деревья, мебель из графского дворца и т. д. Гвозди являлись остродефицитными, и Четвертушкин нервничал, умолял и бранился, чтобы осторожнее их забивали и вытаскивали; а уж если какой гвоздь погнулся, так не выкидывать его, а непременно выпрямлять.

Декорации писал брат Владимир. Четвертушкин требовал от него исторической точности и реализма. Сохранился альбом, в котором Владимир рисовал эскизы задников к "Вишневому саду". На одном - вишневые деревья нарядились белой пеной цветов, на другом - те же деревья поздней осенью, они без листвы, протягивают корявые черные сучья.

Я смотрел, как Владимир по утрам в зрительном зале летнего театра или просто рядом, во дворе, переносит на разложенный на земле холст свои эскизы. Изредка он мне приказывал подать клей, сухой краски, еще чего-нибудь. И я кидался выполнять его поручения. Для задника "Ревизора" Четвертушкин присмотрел два старинных домика на Константиновской улице, возле церкви Покрова. Владимир ходил их рисовать акварелью, а я садился рядом с ним. Когда набегали мальчишки, я их отгонял.

2.

Страшное было время - 1920 год. Гражданская война бушевала, за лето не выпало ни одного дождя, голод надвигался. И тогда же в Богородицке началось строительство: к осени оборудовали настоящий теплый театр на Базарной площади. В двухэтажном каменном доме купца Попова убрали межэтажные перекрытия, внутренние стены и перегородки, соорудили сцену, яму для оркестра, галерку, нашлось место и для фойе, во дворе построили две уборных. Так Богородицк обогатился настоящим театром не то на 300, не то на 500 мест - цифры у старожилов расходятся.

Открыли театр "Гамлетом". Спектакль выдержал свыше десяти постановок. Сестра Соня в нем не участвовала. Часть сцен Четвертушкин безжалостно выкинул, но все равно спектакль длился до полуночи. Может быть, отдельные зрители - красноармейцы, крестьяне, сыновья и дочери богородицких мещан - не всё понимали, но они смутно чувствовали, что в монологах и репликах Шекспира таится высочайшее искусство, которое замечательные богородицкие артисты стремились донести до каждого из них. И зрители аплодировали неистово, до красноты отбивая ладони, восторженно крича до хрипоты.

Гамлета играл Бурцев, короля - Русаков, королеву - приезжая настоящая артистка из города Бузулука Челнокова. Офелию - Галя Деревянко, Лаэрта Постников, сын священника Земледелки.

Свидетельствую: эта постановка была вершиной, до которой поднялось театральное искусство в маленьком провинциальном городке. Несколько лет спустя я видел "Гамлета" во Втором МХАТе. Да, там играл Гамлета великий Михаил Чехов, короля играл Чебан, королеву - Гиацинтова, Офелию - Дурасова. Сравнивать оба спектакля нельзя, но должен сказать, что в Богородицке все было проще, человечнее, доступнее и теплее. Впрочем, отдельные зрители хохотали, когда увидела Гамлета со спущенным чулком, считая это таким же "ляпом", как и упавший однажды фанерный куст, за которым прятался скрюченный Дух отца Гамлета.

Четвертушкин следил за исторической точностью костюмов. При театре служила костюмерша, но она едва-едва успевала обслуживать артистов-мужчин. Артистки шили сами или им помогали их домашние. Почти неисчерпаемым источником доставания швейных материалов являлись всё те же графские сундуки, а настоящий бархат на костюмы кроился из многочисленных штор дворца Бобринских. В Богородицке неизвестно какими судьбами появилась ненадолго старуха, баронесса Фредерикс со своим барахлом. Она пожертвовала старинное шелковое платье нашей Соне; для графини Оливии был сшит роскошный костюм эпохи Возрождения.