Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 1)

Три семьи были словно оазис, чудом уцелевший к пятому году революции. Об Осоргиных, с которыми судьба и тесная дружба связала нас крепкими узами, расскажу впоследствии.

Другая семья, жившая в Измалкове, были графы Комаровские - Владимир Алексеевич, талантливый, выработавший свою манеру письма художник, писавший портреты и расписывавший церкви. В тридцатых годах он погиб в лагерях. Его жена Варвара Федоровна, урожденная Самарина, приходилась нам троюродной сестрой.

Третья семья - Истомины Петр Владимирович, Софья Ивановна и их дети Сергей и Ксана. Петр Владимирович - бывший адъютант великого князя Николая Николаевича - производил на меня большое впечатление своей непоколебимой принципиальностью. Как и мой троюродный брат Георгий Осоргин, он не пошел служить Советской власти и также был маклером - за известный процент продавал нэпманам разные драгоценности, принадлежавшие бывшим людям. С его сыном Сергеем я сразу подружился и, видимо, понравился его родителям, которые очень хотели, чтобы мы оба постоянно встречались.

Обстановка в Измалкове словно светилась поэзией, внутренней благостью и полна была воспоминаний о прошлом. Три семьи отличались глубокой набожностью, выстаивали все церковные службы с начала до конца, соблюдали все посты. И детей родители водили на Церковные службы и кормили постным, а в советские школы не отдавали принципиально, сами их учили. Я мог бы назвать несколько таких "принципиальных" отцов, чьи дети вырастали без аттестатов об окончании школы, из-за чего терпели разные затруднения.

Сергей Истомин был на несколько месяцев моложе меня. Он перенял от отца принципиальность, был набожен, своеобразно честен, а мне казался рыцарем. И одновременно он был исключительным похабником, обрушил на меня каскад неприличных анекдотов, песенок, стихотворений, которые я впитывал подобно губке и с одного слушания заучивал наизусть. Родители Истомины даже не подозревали о таких познаниях сына.

В тот летний день Петруша Шереметев и я застали в Измалкове множество гостей разных возрастов. Ставили шарады, играли, пели, угощались разными вкусностями.

У трех семейств был покровитель - ручной коммунист Муранов, внук самаринского крепостного, оказавшийся еще до революции депутатом Государственной думы, после революции - заведующим Московским земельным отделом. Но тут в "Рабочей газете" появился фельетон под заголовком "Не страшны им громы небесные, а земные они держат в руках". В фельетоне рассказывалось, какое это возмутительное безобразие: пятый год революции, а бывшие эксплуататоры-помещики ходят в церковь, учат своих детей Закону Божьему, и им кто-то покровительствует, они занимают половину дома, а детдомовские дети-сироты в тесноте живут. Месяца два спустя после того торжества все три семьи были выселены. Осоргины и Комаровские переехали в ближайшие окрестности, а Истомины перебрались в Сергиев посад...

3.

Неожиданно в Знаменском появился дядя Владимир Сергеевич Трубецкой. В течение лета он пытался устроиться музыкантом в какой-либо московский оркестр, нигде его не принимали; нет-нет, не из-за бывшего его офицерского звания и не из-за княжества, а просто места не находилось. Был он от природы никогда не унывающим, неудачи не очень огорчали его, и он коротал дни в Знаменском в самом бодром настроении, имея про запас порядочную сумму денег, которую получил от продажи гипсовой скульптуры своего двоюродного дяди Паоло Трубецкого - "Мальчики". Теперь эта скульптура - две соединенные вместе головки кудрявых мальчиков (он сам и его старший брат Николай) - находится в Ленинграде в Русском музее.

Какая-то организация вздумала подрывать пни на лесосечном участке, расположенном близ Знаменского. Подрывники после работы легкомысленно оставляли на месте порох в виде макарон коричневого цвета и связки бикфордового шнура.

Петруша и я эту бесхозяйственность углядели и сообщили дяде Владимиру. Он затеял, с современной точки зрения, совершенно немыслимое: мы, мальчики, должны были утащить взрывчатые вещества и принести их дяде.

Он брал консервную банку из-под американского сгущенного молока, начинял ее раскрошенным макаронным порохом, через крышку пропускал кусок бикфордова шнура, а для герметизации заливал отверстие церковным воском. Так он изготовил пять штук бомбочек, примерно таких, какие народовольцы бросали в царя Александра II.

Предварительных таинственных разговоров, планов, мечтаний в течение нескольких дней было много. Дожди мешали осуществить наши замыслы. Наконец наступил погожий день, и мы втроем, с опасным грузом в мешке, отправились на Москву-реку глушить рыбу. Выбрали место в устье Истры. Нам мерещились косяки пойманной рыбы - шерешперов, щук, сотни мелочи.

Дядя Владимир привязал к бомбочке камень, зажег шнур, подержал некоторое время смертоносную банку с дымящимся шнуром в руках, размахнулся и бросил бомбочку подальше в воду. Затаив дыхание мы следили, как пузыри лопаются на поверхности воды, как из них идет дым...

Поднялся столб воды, раздался глухой взрыв. Мы бросились в воду. И поймали... всего три оглушенных уклейки. Бросали бомбочки в других местах и примерно с теми же результатами.

А сейчас я думаю: если бы мы затеяли такое дело лет десять спустя, как бы обрадовалось ОГПУ неожиданной поживе! Пересажали бы не только нас, но и наших родственников, а также подрывников и их начальство, и их родню. И многие сознались бы в мифическом преступлении.

А тогда местные жители только посмеивались над нашей неудачей.

Петруша и я не отходили от дяди Владимира и всюду его сопровождали - на купанье, в лес за грибами, выслеживать выводки тетеревов. Как он наслаждался среди природы и нас заражал своим наслаждением! И какой он был интересный рассказчик! Охотничьи, морские, военные, из воспоминаний детства рассказы, зачастую приправленные юмором, таинственностью, похабщиной, ошарашивали нас своим разнообразием и занимательностью. Рассказы перемежались неприличными анекдотами и стихами. Он продекламировал нам всего "Луку М...ва" и всю "Азбуку гвардейцев" - "Арбуз на солнце любит зреть".

Для нас, мальчишек, он стал кумиром. Я предвкушал, как буду в свою очередь ошарашивать своих школьных товарищей и Сергея Истомина. И никакого чувства стыда, гадливости у меня не было. "Какой я молодец! Я все знаю",хорохорился я про себя...

И в то лето одновременно росло во мне чувство необыкновенной чистоты, чувство обожания к брату Владимиру и к его молодой жене. Медовый месяц их кончился. Они вернулись из Петрограда и застряли в нашей квартире на Еропкинском. Не едут и не едут в Знаменское. Им сняли светелку в той же избе, где жили бабушка и дедушка, и тоже бесплатно: ведь хозяин в далеком будущем видел во Владимире наследника голицынских имений. Все мы с нетерпением ждали молодых. А они наслаждались тишиной большой безлюдной квартиры. Много раз всей толпой мы ходили в Усово их встречать, наконец встретили и с торжеством привели в их обиталище. Но прожили они в Знаменском недолго, возможно, им надоели неотступные сопровождения обожателей - их младших братьев и сестер.