Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 1)

Если бы я увидел этот портрет раньше, еще когда работал над своей книгой о Фаворском, то постарался бы его там поместить, хотя учитателей, возможно, возникли бы недоумения:

- Какого странного мальчика изобразил художник!

Кто был среди семнадцати остальных в списке - не помню.

ГПУ объявило, что казнит преступников в ответ (вернее, в отместку) за террористический акт - за бомбу, подложенную в здание на Лубянке, когда взрывом отвалился кусок стены, а жертв не было!

Английские лейбористы, тогда заигрывавшие с нашим правительством, прислали короткую, в три газетные строчки, телеграмму о том, что их деятельности в пользу нашей страны препятствуют "казни без суда" (точные слова), и советуют их прекратить. А тогда подобные телеграммы помещались в наших газетах. За подписью Рыкова была напечатана ответная пространная телеграмма, оправдывавшая такие казни.

Три дня Ляля Ильинская ходила как потерянная, что-то бормотала, что-то записывала. На третий вечер она прочла нам звонким голосом свои стихи, которые мне показались прекрасными,- они назывались "На смерть двадцати".

10.

В Глинково приехал Андрей Киселев. Он был одним из немногих моих школьных друзей, которого я ввел в наш дом еще с прошлой зимы. Отец его был горным мастером в гравийных карьерах, мать - в молодости учительницей, старший брат Сергей позднее стал крупным ученым-археологом, членом-корреспондентом наук. Семья жила в Лосиноостровской. Сам Андрей занимал маленькую комнатку в Теплом переулке в квартире трех сестер Золоторевых - учительниц из нашей школы.

Меня влекли к нему его предприимчивость, энергия, любовь к старине, начитанность. Я всегда считал себя ниже его. А что он находил во мне - не знаю, но с годами он стал больше интересоваться моей сестрой Машей и говорил про нее, что в профиль, со своим маленьким точеным носом и взбитыми, вьющимися волосами, она кажется ему словно римской камеей.

Он приехал к нам в Глинково в новенькой, черной, с зелеными кантами, с медным значком механика, фуражке. И я сразу понял: поступил в МВТУ - в Московское высшее техническое училище.

В тот год немногие из моих одноклассников решились держать экзамены в вузы; большинство, учтя свою неподготовленность, отложили экзамены на год, некоторые, подобно мне, провалились. Кроме Андрея, поступило еще двое или трое, в том числе одна из наших самых плохих учениц - Лена Веселовская, за свою толщину и коротконогость прозванная Тумбой, но, видимо, тут дело не обошлось без блата. Она поступила на медицинский факультет 1-го Университета.

Андрей очень гордился своей фуражкой. По давней традиции полагалось покупать ее при поступлении в технический вуз и носить до его окончания, а следующую приобретать, лишь получив диплом инженера.

Через два года Андрей и другие студенты были вынуждены сменить фуражки на кепки, когда заплевали само звание инженера, а огромное их число было отправлено в концлагеря по выдуманным обвинениям, и фуражка со значком стала символом мифического вредительства.

Приехав в Глинково, Андрей тут же предложил нам идти в поход. Все мы ходили босиком, Андрей фуражку снял, надел на голову колпак из газеты, ботинки скинул. И на следующий день под его руководством мои сестры - Соня и Маша, Ляля Ильинская и я отправились пешком на станцию Бужаниново - первую остановку после Сергиева посада. Шли полями, лесами, любовались лесными далями, в какой-то деревне пили молоко с чудесным заварным ржаным хлебом. А тогда везде крестьянки сами пекли в русских печках на капустных или кленовых листьях круглые караваи с верхней румяной корочкой; они были куда вкуснее нынешних буханок.

Придя на станцию, мы узнали, что поезд в Сергиев посад пойдет лишь через три часа, а на задних путях стоял товарняк. Андрей тотчас же нам предложил влезть на тормозную площадку вагона. Он говорил, что и раньше столько раз так ездил, и писатель-народник Златовратский всегда путешествовал по Руси подобным способом.

Паровоз загудел, вагоны лязгнули. Мы вскочили на площадку. Когда же поезд перешел на полный ход, к нам вспрыгнул какой-то железнодорожник и, уцепившись за мою руку, изо всех сил стал меня тянуть, чтобы сбросить на ходу с поезда. Мои спутники потянули меня в другую сторону.

- Позвоните в ГПУ-у-у-у! - завопил железнодорожник, когда наш вагон, набирая скорость, проезжал мимо здания станции.

Железнодорожник нам объявил, что девочек отпустят, а меня и Андрея посадят и каждому дадут по три года. Соня и Маша начали умолять его нас простить, что мы нечаянно и больше не будем, а он все угрожал тремя годами. Андрей перед нами оправдывался, ссылаясь на опыт писателя Златовратского.

- Да ведь до революции ГПУ не было,- резонно отвечала Соня.

А колеса вагона все стучали, а поезд все мчался сквозь поля и леса. Перед нами открылся великолепный архитектурный ансамбль Троице-Сергиевой лавры. Но нам было не до любования древней красотой.

Вагоны начали лязгать, тормозить. И вдруг железнодорожник соскочил на ходу и скрылся. Мы даже не сразу поняли, что беда миновала. Когда же поезд совсем замедлил ход, мы спрыгнули, но в сторону, противоположную станции, и пошли по путям, обмениваясь впечатлениями от только что пережитых страхов.

- Никогда не будем ездить на товарных поездах,- в один голос заявили девочки.

На следующий день Андрей опять потащил нас в поход. Но девочки, сославшись на усталость, отказались. Мы зашагали вдвоем в дальний, за восемь верст, скит Параклит.

Наша дорога начиналась от Черниговского скита, была прямой, мощеной, теперь заросшей травой, по ее сторонам рос сплошной лес.

Скит Гефсиманский жил под дамокловым мечом выселения, землю у монахов отобрали, и поля зарастали сорняками, А над Параклитом еще не нависла угроза, и когда мы подходили к его красной кирпичной ограде, то увидели вдали нескольких монахов, которые жали серпами рожь.

Скит жил по строжайшему уставу, женщины туда не допускались, служба в небольшой кирпичной церкви длилась долго, богомольцы сюда приходили редко. Монах-привратник нас пропустил за ограду, объяснил, где находится трапезная, и сказал, что нас непременно накормят. Так оно и случилось. Молодой, улыбающийся монах подал нам по глиняной миске заправленных постным маслом и луком горячих кислых щей, отрезал от большого каравая по огромному куску хлеба, поставил перед нами на стол глиняный кувшин с ледяным квасом. Мы поели с аппетитом и признались друг другу, что никогда в жизни не пробовали таких щей, такого хлеба, такого квасу.

Недавно я узнал, что патриарх Пимен в молодости был монахом в Параклите. Мне хочется думать, что тот инок, кто нас так щедро угощал обедом, и был будущий глава Русской православной церкви.