Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)

5

Когда я вышла замуж за Фому, было у него в доме шесть детей, седьмая невестка, два внука, а я - одиннадцатая. Старший сын Прокопий служил на войне. Невестка Серафима, жена Прокопия, как куроптиха, оберегала своих ребят - Ониску да Санка. Жили мы все вместе, дружно. И девки и ребята меня и мачехой не считали.

Все шло в добре да в согласии. А когда пришел с войны Прокопий, начались раздоры. Замужние его сестры, Ольга из Лабожского и Анна из Оксина, писали ему на фронт:

"Ты там кровь проливаешь, а отец у тебя здесь семью распложает. Уже и наша молодость прошла, а отцовой не начинаться..."

Показалось это Прокопию за беду. Он и холостой-то с отцом нехороший был, нравный да злой. А тут пришел с войны, не успел через порог переступить, скандал завел. Поздоровался он с отцом, ко мне подошел - я думаю, будет здороваться, а он ударил меня в лицо.

- Чтобы на моих глазах тебя не было!

Они меня не женой считали: без венца, так какая жена!

Драться не будешь, я встала и ушла в кухню, упала на кровать, лежу. Фома пришел вслед за мной. Прокопий с женой, с братьями да сестрами чай пьет, а мы с мужем одни. Фома меня успокаивает:

- Не плачь, все обойдется. Пасху проведем, отделю.

- Чего, - говорю, - делиться. Не хочу, чтобы из-за меня у вас разлад был. И у тебя не останусь, уйду.

На другой день утром поднялась я не поздно и ушла к соседке. Тут же пришел за мной муж, увел к своему брату и говорит:

- Помешкай праздники, а потом отделим Прокопия.

В праздники Прокопий пришел меня в гости звать.

- Прости, - говорит, - меня, я неладно поступил, у меня характер такой. Пойдем к нам праздники справлять.

Не пошла я. Пришел Фома, тоже зовет. Вдвоем с Прокопием увели меня. За столом я между ними сижу, оба они меня за руки держат и с обеих сторон мне платками слезы утирают. Кто бы чужой в то время смотрел - посмеялся бы.

Праздники согласно прошли, и после еще жили дружно. За стол всей семьей садимся, и меня не различишь между детьми мужа.

Весной поехали на ловлю. Ну а там и вышел скандал. Прокопий меня в зубы ударил, а меня за руки схватили - не успела камнем в него залепить.

Вернулись с путины, муж раздел начал. Побранился Прокопий при разделе, но драки большой не получилось. До драки дело дошло через полтора года. Прокопий сбил братьев Федора да Александра уйти от отца.

- Эта ведь барыня, - говорит, - на низы больше не пойдет. Один малый на руках, другого дожидается. А вы будете работать на них. Пусть сама поскачет да поработает для своих воронят.

Прокопий моих-то детей считал воронятами, а своих соколятами.

Федор был тогда уже на девятнадцатом, Александр на восемнадцатом году. Послушали они Прокопия, пошли прочь от отца.

А Прокопий совсем ошалел. Ругает меня словами поносными. Я в обиду себя не даю. Прокопий еще больше ярится.

Вот Фома отомкнул амбар и начал раздел с младшими сыновьями. Разложил все и говорит:

- Прибирайся, ребята, это будет ваше, а эти два пая мои с девкой.

Трофена в это время уже была замужем в деревне Бедовое. Дома оставалась последняя дочь, двенадцати лет, Агриппина, или, как мы ее звали, Пина. Ребята поплакали не рады уж, что с Прокопием связались. Да заварили кашу, так и дохлебали.

Вечером пришли коровы. Я и говорю:

- Ну, ребята, выбирайте любых.

Отделили мы им по корове, которые получше, а себе оставили коровушку похуже. Дочери досталась телка.

Вот и стали мы жить круглой семьей: муж да Пина, да я с Павликом. Ребята с Прокопием скандалили, а у нас никакого греха не было. После Павлик мой всех нас снова сдружил. Сыновья Фомы жили над нами наверху. Павлик сначала к Федору ходил, все с ним возился. А потом и Прокопий начал им забавляться да похваливать. Глядишь, Павлик и с гостинцами от него придет. И я Прокопьевым ребятишкам гостинцы посылаю с Павликом да и самому Прокопию отправляю. "Прокопию, брату, - говорю, - снеси".

Прокопию нравится, потом и гоститься начали, стали жить дружно.

6

Родился у меня второй сын, назвали его Андреем.

Подрастал Андрюшка ревучий. Как родился, месяца три я голову на подушку не прикладывала.

От той ребячьей бессонницы я сама Андрюшу лечила. Как начнет потухать вечерняя заря, подымется месяц, беру я Андрюшу, завертываю получше, чуть щелочку для глаз оставлю и несу на улицу. Встану я лицом на восточную сторону, прижмусь лицом к его лицу и начинаю заговоры.

Ничто не помогает, так за песню примешься, укачиваешь Андрюшу:

Байки, побайки,

Матери - китайки,

Отцу - кумачу,

Брату - ластовицу,

Сестре - ленточку

С позументочкой.

На ловлю я больше не ходила. А лучше бы уж ходить, чем справляться с домашним хозяйством да с ребятами. Да еще и рыбу около дома для себя промышляю. Рыба под боком, так неужели я мимо пройду? Иной раз и полный низовский пай в ближних протоках добуду. С ребятами весь день мотаюсь, да еще на пожне поспеваю. Охапку кошеницы такую хватишь, что и меня из-под нее не видно.

Осенью, пока в лесу голо, снегу нет, по тонколедью да по голоснежью побегу я в лес по дрова. Полвоза нарубишь, будто и делом не считается. Лишь бы топор был, так дрова сами крошатся. Косить да дрова рубить - самая веселая работа, лучше всякого рукоделья.

Дружила я в то время больше, чем с другими, со старухой Палагеей Марковой. Она старше моей матери была, а дружба у нас была крепкая. Полюбила меня Палагея за мою работу. Отстрадаю я свое и к Марковым на поденщину пойду. Неволя заставляла и людям помогать.

- Других назовешь, - говорит Палагея, - так много барышу не получишь, а Маремьяну позовешь - как из беды вынесет... - И невесткам своим пример показывает: - У Маремьяны на все сноровка: рыбу ловит и сено косит, и ягоды от нее не уйдут, и дрова она не упустит, и дома все сделано да приправлено, и ребята обшиты-обмыты.

Кормила нас рыбой виска, которая протекает недалеко от Голубкова и впадает в Пустозерский шар. Владели мы ею погодно: год - одна половина деревни, а другой год - другая. Ловили мы не сеткой, а мережами. Мережа связана вроде большого мешка и ставится между двух кольев. Рыба в мережу зайти может, а из мережи не выйдет.

Иные работники пойдут, колья не укрепят, вода располощет мережу, а они и внимания не обращают. А то еще неправильно поставят: нижнюю тетиву не загрузят, рыба низом и пройдет. А я знаю, что каждое дело доглядку любит. Ладом все догляжу, дерном заложу между кольев, чтобы вода не пробегала, - и без печали домой иду. На другой день Игнатий Марков, Палагеин старик, придет за рыбой и говорит:

- Маремьяна, - говорит, - наладит мережку, так знай, что рыбы наедимся, а другие и готовую-то рыбу из рук упустят.

7

Любили Марковы меня, и я к ним привыкла. Соберемся в гости, выпьет Игнатий с мужем рюмку-другую, да и запоет сначала песню про горы Воробьевские, а потом и до былин дойдет. Былины у нас на Печоре называют старинами. Вот Игнатий Терентьевич и поет: