Фердинанд Грегоровиус - История города Рима в Средние века

Празднество, касавшееся до личной его персоны, соединил он с подготовленными им политическими актами. После краткого обращения к народу приказал он нотариусу Капитолия Эгидио Ангелерии прочесть с этой ложи декрет. Странный этот эдикт долженствовал, по понятиям его, с того самого места, с которого преподано было Бонифацием VIII юбилейное благословение миру, иметь воздействие римского благословения земному шару — изумительная фантазия гениального безумия, превращавшего тем папскую бенедикцию Urbi ei Orbi в карикатуру. Декрет гласил, что Кола, приняв омовение в ванне достославного императора Константина во славу Бога Отца, Сына и Святого Духа, князя-апостола и Св. Иоанна, в честь церкви и папы, на благо Рима, святой Италии и мира, движимый желанием излить дар Святого Духа на город и на Италию и подражать великодушию прежних императоров, объявляет следующее: народ римский оказывается, согласно объявленному уже судейскому постановлению, в полном еще обладании юрисдикции над земным шаром, как и в древности; все, произведенные в ущерб этого авторитета привилегии уже отменены; в силу дарованной ему диктатуры провозглашает он, чтобы не утаивать дар милости Духа Святого, город Рим столицей мира, основанием христианства; вместе с тем дарует свободу всем городам Италии и права римского гражданства; далее объявляет, что имперская монархия и избрание императора принадлежат городу римскому и итальянскому народу; согласно сему, вызывает всех прелатов, избранных императоров, курфюрстов, королей, герцогов, принцев, графов, маркграфов, народов и города, изъявлявших какие-либо притязания на вышереченное избрание, впредь до наступающего Троицына дня, явиться в святом Латеране перед ним и перед уполномоченным папы и римского народа с доказательством их прав; в противном случае он поступит против них по пути права и наития Святого Духа; наипаче же всех вызывает он Людовика, герцога Баварского, и Карла, короля Богемского, как избранных герцогов австрийского и саксонского, маркграфа Бранденбургского, архиепископов майнцкого, трирского и кельнского. Римляне, привыкшие ко всяким зрелищам из всемирной истории, преподносившимся им императорами, папами и магистратами, притупевшие для различения высокого от смешного, кичащиеся необъятной гордостью своих предков, проникнутые догматом вечного всесветного владычества Рима, не находили ничего смешного ни в этом эдикте, ни в фигуре больного трибуна, махавшего, как император, на три стороны в воздухе и возглашавшего: «Это принадлежит мне!» Напротив, они неистовым ревом выражали ему свое одобрение. Бессмысленная эта прокламация явилась последним следствием притязаний города на императорскую власть, выставленных им некогда первому Гогенштауфену Конраду. Воспоминания были злым фатумом римлян. Мысль о прежней всемирной монархии, поддерживаемая сочинениями и монументами прошедшего, и исполинский призрак античной империи, парившей над Римом, внуками почитаемы были за объекты действительности, и можно сказать, что история города в Средние века зачастую была ничем иным, как одной нескончаемой надгробной речью о величии античного Рима. Ошибки и теории Данте и Петрарки объясняют или умаляют безумные мечтания римского трибуна, ибо они воспевали римлян, как Богом предызбранный народ политической монархии, подобно тому, как евреи были предызбранным народом религиозного монотеизма; и римляне, как и евреи, признавали исторический этот процесс не закончившимся, но вечно и непрерывно продолжающимся. Требовался еще долгий процесс исторической работы для осиления догм прошлого родом людским, и вплоть до самого позднейшего времени время от времени неоднократно снова погружался он в мистическую купальную ванну Константина.

Викарий папы был поражен. Прослушав эдикт, стоял озадаченный епископ, по выражению наивного биографа Колы, как деревянный столб. Он приказал, однако, от имени папы выставить протест, но грохот литавр заглушил голос протестовавшего нотариуса.

Дневные торжества закончились роскошным банкетом в Латеране, где епископ Раймунд, пируя возле того самого трибуна, против безрассудства которого только что протестовал, осквернил тем мраморный стол папы. Чужеземные посланники, магнаты и граждане, матроны римские пировали за другими столами, а народ ликовал перед Латераном, где из ноздрей бронзового коня Марка Аврелия изливались вино и вода. Народные зрелища и турниры украсили этот и следующий день, и Рим с давних времен не переживал подобного празднества. Послы привезли драгоценные дары трибуну, даже бароны и граждане римские поднесли ему подарки, не показывались лишь одни Колонны; против Гаэтани объявлена была опала, а Петруччио Франджипане из Чивиты-Лавинии отвезен был в темницу.

2 августа праздновал Кола день единения Италии или побратание городов на Капитолии. Послам их роздал он большие и малые знамена с эмблемами и надел им, в знак обручения с Римом, золотые кольца на палец. Флорентинцы, которых он хотел отличить хоругвью Италии с изображением Рима посреди Италии и Fides, отказались от принятия ее из опасения, чтобы таковую не сочли за ленное знамя. Равно депутаты прочих городов приняли символы лишь под условием сохранения прав своих республик. Пиза вовсе не прислала никаких послов. И вот пустились гонцы в свет, к папе и к королям извещать их о великих событиях, вручать вызов германским князьям, увещевать к примирению властителей Франции и Англии, которых ожесточенная вражда глубоко занимала в то время христианство, и, вообще, возвещать всем странам о решимости пресветлого трибуна римского заново и мирно устроить мир. Такой странный оборот приняло неудавшееся созвание первого итальянского национального парламента в Риме. Практического не было достигнуто и создано ничего; политическая идея о высшей национальной компетенции уничтожена была фантастическим сопоставлением с понятием всемирной монархии и выразилась в одних лишь символических и театральных сценах. Но Кола ди Риэнци наделал уже более чем достаточно для вызова папства и должен был опасаться теперь последствий этого. Он бросил вызов и имперской власти, но противоборство последней не представлялось для него страшным. Дерзкий вызов, брошенный императору, явился лишь последствием унижения короны Карла Великого, которую, сперва приняв от суверенного римского народа, Людовик Баварский из боязни папы не осмелился потом носить. На самом деле, появление демократического этого императора в Риме составило как бы прелюдию к бессмысленным эдиктам народного трибуна. Напуганный повторением Климентом VI процессов Иоанна XXII, предлагал Людовик, невзирая на рензейские резолюции, смиренную покорность и этому папе. Примирение не состоялось, и папе удалось выставить лжекороля в Германии, где различные правонарушения и насилия отвратили сердца имперских князей от Баварца. Это был Карл Моравский, сын богемского короля Иоанна и внук Генриха VII. Уже ранее своего избрания, 22 апреля 1346 г., выказал он себя в Авиньоне вполне покорной креатурой папы, не извлекши выгод из декларации о независимости империи, не поддержанной в предчаянии императорской короны голосом Богемии. 11 июля 1346 г. в Рензе был он избран своей партией, с двоюродным дедом его Балдуином Трирским во главе, на радость его отца, того неутомимого короля богемского, который и при слепоте остался героем и нашел смерть 20 января 1347 г. в битве при Креси. Того же 25 ноября 1346 г. коронован был Карл в Бонне и вскоре за тем признан папой, перед которым 27 апреля 1347 г. возобновил авиньонские обеты. Глубочайшее обесславление имперского авторитета до степени пустого титула путем обязательств ее главы прежде вступления его в Италию снискивать апробацию персоны его папой, в Риме появляться для коронования всего на один день, затем, как бы изгнаннику, покидать город и никогда не ступать более ни на какую территорию церкви возбудило презрение всех благородно мыслящих еще людей; им-то и объясняются отчасти безумно смелые выходки Колы, имеющие вид сатиры на столь низко павшую империю. Поистине кандидат Св. Духа выказал мужество большее, нежели кандидат на императорскую корону, ибо не побоялся, при столь жалостном падении империи провозгласить о возвращении суверенитетных ее прав обратно к их первоисточнику — к римскому и итальянскому народу.