Евгений Анисимов - Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.

Неприятие политики правительства Елизаветы фактически привело наследника русского престола в лагерь его открытых врагов. Петр сочувствовал всем делам прусского короля, радовался его победам, презирал австрийцев и французов. Годами взращивая в себе упорное сопротивление и ненависть ко всему, что исходило от Елизаветы и ее окружения, он не верил ни одному сообщению русских источников с театра Семилетней войны. Я. Штеллин, в частности, писал: «Обо всем, что происходило на войне, получал его высочество, не знаю откуда, очень подробные известия с прусской стороны, и если по временам в петербургских газетах появлялись реляции в честь и пользу русскому и австрийскому оружию, то он обыкновенно смеялся и говорил: «Все это ложь: мои известия говорят совсем другое»» 7 .

Немудрено, что, зная наследника, царедворцы Елизаветы со страхом смотрели в будущее. В среде придворной камарильи обсуждались различные планы поиска выхода из тупика. Некоторые из них стали известны еще при жизни Елизаветы. Строго говоря, все планы сводились к двум вариантам поведения — активному и пассивному. Первый предполагал отстранение Петра от престола, а второй — возможность приспособления к строптивому, по неумному и падкому на лесть преемнику Елизаветы.

Среди придворных, которые понимали, что второй путь для них невозможен, выделялся канцлер А. П. Бестужев-Рюмин, начавший с середины 50-х годов необычайно сложную и рискованную интригу в надежде сохранить свое место и власть, но она закончилась для канцлера драматически. Он, как и другие сановники, исходил из учета важнейшего фактора — участия в борьбе за власть жены Петра Екатерины Алексеевны, в которой во второй половине 50-х годов уже многие видели личность неординарную.

Сама Екатерина в мемуарах, писавшихся в разные годы второй половины XVIII в., очень тонко навязывала читателю вывод о закономерности совершенного ею в 1762 г. дворцового переворота и убийства Петра III. Она стремилась доказать, что силон вещей, самой судьбой было предопределено безвестной немецкой принцессе стать властительницей великой империи и что исключительно благородное поведение 16-летней великой княгини уже тогда было якобы запрограммировано на самую высокую цель. Откровенность, с какой императрица признавалась в своих честолюбивых намерениях уже во времена девичества и в первые годы брака, должна была убедить читателя в ее искренности и — как следствие — в правдивости ею описываемого.

Реально не все было так просто. Приехав в Россию, Софья Августа Фредерика, в православии — Екатерина Алексеевна оказалась всецело под влиянием своей матери Иоганны Елизаветы и группировки Шетарди — Лестока, боровшейся с Бестужевым-Рюминым. После высылки в 1744 г. Шетарди и отъезда в 1745 г. матери Екатерина поддерживала тесные отношения с И. Г. Лестоком, еще сохранявшим большое влияние при дворе, а также с вице-канцлером М. И. Воронцовым. Тогда Екатерина играла второстепенную роль, разделяя вместе со своим мужем пропрусские интересы группировки Лестока и поддерживая ее борьбу с канцлером. В этом смысле Бестужев-Рюмин не ошибся: ведь он был с самого начала против женитьбы Петра Федоровича на дочери принца Ангальт-Цербстского — генерала прусской армии. Анализируя последствия брака сестры Фридриха II с наследником шведского престола, он не без намека писал в августе 1744 г.: «Супружества между великими принцами весьма редко или паче никогда по истинной дружбе и склонности не делаются, но обыкновенно по корыстным видам такие союзы учреждаются, и весьма надежно есть, что король прусский в сем обширные виды имел и что он недаром [с] оным так поспешал» 8 .

В 1746 г. служба Бестужева-Рюмина перехватила несколько писем Иоганны Елизаветы своему зятю и дочери. Из этих писем явствовало, что принцесса Цербстская поддерживала переписку с «молодым двором», интригуя в пользу Фридриха II и советуя молодым сблизиться со сторонником прусского короля М. И. Воронцовым. В 1748 г. Бестужев-Рюмин организовал дело Лестока, обвинив его на основании перехваченных депеш прусского посланника в связях с Фридрихом II и заговоре с целью удаления канцлера и свержения Елизаветы. При этом Бестужев-Рюмин стремился не только притянуть к делу Воронцова и всех своих врагов, но и бросить тень на «молодой двор», намекая, что переворот предполагался в пользу Петра и Екатерины 9 .

Екатерина II в одном варианте мемуаров дает крайне негативную оценку Лестоку. По ее словам, это был человек «злого нрава и черного, дурного сердца», но в другом все же признает, что арест Лестока был для нее настоящим ударом: «Горе, которое я терпела от потери близкого друга, меня очень сильно печалило» 10 . По-видимому, последнее и было правдой.

Однако улик о связях Лестока с «молодым двором» было недостаточно, да и Елизавета не одобряла расследования в этом направлении, хотя достоверные сведения об участии «молодого двора» в пропрусских интригах ее беспокоили. Пытаясь предупредить участие Петра и особенно Екатерины в политических интригах своих врагов, Бестужев-Рюмин предложил назначить к великой княгине «вместо обыкновенной гофмейстерины знатную даму для ежедневного обхождения». Такой дамой стала двоюродная сестра Елизаветы Мария Симоновна Чоглокова, а ее муж Н. Чоглоков был одновременно назначен обер-гофмаршалом Петра Федоровича. Чоглоковой поручался неусыпный контроль за великой княгиней с целью не допустить никаких подозрительных переговоров и переписки. Очевидно, Чоглоковы ревностно выполняли поручение императрицы: мемуары Екатерины II так и пышут не исчезнувшей за прошедшие десятилетия ненавистью к своим «яростным преследователям» 11 .

На протяжении нескольких лет после процесса Лестока особой политической активности «молодого двора» и самой Екатерины не наблюдалось. Но первое десятилетие жизни при дворе не пропало даром для молодой женщины. Она сумела не только быстро приспособиться к непривычной для провинциалки придворной обстановке, но и понять, несмотря на галломанию в модах и вкусах, царившую при дворе, самое главное — подчеркнуто национальный характер политических доктрин, сословной психологии русского дворянства и армии — сил, вершивших судьбы властителей на престоле. И немецкая принцесса постаралась как можно быстрее натурализоваться, стать для всех «своей», русской. К этой цели вела длинная дорога, и Екатерина прошла ее, став в конце концов для русского дворянства «матушкой царицей», верной защитницей его интересов, что на долгие годы предопределило стабильность ее власти.

Для того чтобы создать благоприятное общественное мнение в среде дворянства, Екатерина использовала все средства. По ее словам, чтобы расположить к себе окружающих, она «ничем не пренебрегала»: «угодливость, покорность, уважение, желание нравиться, желание поступать как следует, искренняя привязанность — все с моей стороны постоянно к тому было употребляемо с 1744 по 1761 г.». О том, как реально это происходило, Екатерина рассказывала Н. П. Румянцевой следующее: «И в торжественных собраниях, и на простых сходбищах и вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала об их здоровье, советовала, какие употреблять им средства в случае болезни, терпеливо слушала бесконечные их рассказы об их юных летах, о нынешней скуке, о ветрености молодых людей, сама спрашивала их совета в разных делах и потом искренне их благодарила. Я узнала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дур; знала, когда которая из этих барынь именинница. В этот день являлся к ней мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из ораниенбаумских оранжерей. Не прошло двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разлилась по всей России. Этим простым и невинным образом составила я себе громкую славу, и, когда зашла речь о занятии русского престола, очутилось на моей стороне значительное большинство» 12 .