Валерий Шамбаров - За Веру, Царя и Отечество

Застаревшей проблемой тыла оставалась и возня вокруг Распутина. Насчет этого нагорожено столько домыслов и небылиц, что пожалуй, феномен «старца» нуждается в отдельном пояснении. Изображают его и монстром и сексуальным гигантом, захватившим царя под свой контроль. И чуть ли не впрямь «святым». На самом деле, конечно, он не был ни тем, ни другим. А просто сибирским хитроватым мужиком себе на уме, умевшим и пыль в глаза пустить «святостью», и не чуравшимся грешных земных удовольствий. Мистический настрой царя и особенно царицы, нервной и больной женщины, создали потребность в некой духовной поддержке, и у Распутина было несколько предшественников, причем их выбор колебался в очень широком диапазоне от шарлатана Папюса до честного и твердого христианина епископа Феофана, ректора Санкт-Петербургской духовной академии. Но именно он-то и ввел к царю Распутина, в котором сильно ошибался, — счел, что государю будет полезно общение с человеком из народа, простым и богобоязненным мужиком. И к тому же отличным знахарем, способным врачевать методами традиционной медицины и заговаривать кровь, что было очень важно при гемофилии наследника. Кстати, «открыл» Григория для высшего света не кто иной, как великий князь Николай Николаевич. А богословские рассуждения Распутина и его умение преподнести себя произвели впечатление на многих видных церковных деятелей.

Даже Милюков, один из самых ярых противников царя, в своих мемуарах признает: "У трона Распутина не было". По свидетельствам всех современников, он появлялся во дворце раза 4 в год, обычно — когда требовались его лечебные услуги. Появлялся всегда трезвый, благообразный, а с царем говорил на религиозные темы или о "нуждах народа". Секрет возвышения Распутина и его влияния был в другом — на него пошла мода. Раз он был принят в семье монарха, его стали осаждать видные господа, а особенно дамы. Для лечения, поучения или просто чтобы не отстать от других. Возникла ситуация, каковые мы наблюдаем и в наши дни — когда женщины, причем именно из богатых семей, мающиеся от безделья и углубленные в болезненные самокопания, начинают посещать кружки всяких «гуру», "целителей", колдунов или сомнительные секты. «Старец» этим стал пользоваться — а чего ж, если само в руки плывет?

Психологом он был неплохим, прекрасно понял, что нужно его «прихожанкам» с их комплексами. Они в своей жизни привыкли, что им повинуются, исполняют все капризы, а он помыкал ими, требовал "смирять гордыню" — за столом «благословлял», засовывая им в рот еду грязными пальцами. Унижал, грубил, заставлял мыть полы — и нравилось, доставляло доселе неизведанное мазохистское удовольствие. Или, скажем, вел гурьбу великосветских дам с собой в баню, а попутно приглашал нищенок. Там с предельной откровенностью разъяснял, насколько те и другие без одежды равны, приказывал аристократкам мыть себя и оборванок, а потом поменяться с ними нарядами. Собственно, в сибирских деревнях мужики и бабы испокон веков мылись вместе, но у экзальтированных столичных дам такие мероприятия вызывали куда более острые ощущения. Постепенно «старец» хамел, войдя во вкус положения — которое создал себе не он, а слетевшееся к нему окружение. И влияние на те или иные назначения и решения действительно стал оказывать. Но через тех, кто сам перед ним заискивал. Ему-то ведь знаменитые записочки "милай дарагой" ничего не стоили. Часто Гришка просто блефовал, изображая всемогущество. Если получал отпор — смирялся. А кто и выполнит — вдруг на будущее пригодится? И уже оказывается у Распутина на крючке. И на царскую чету он все же влиял, но опять не прямо. А через тех придворных, которые возле него увивались — и считавших очень важным узнать мнение «старца» по тому или иному вопросу, чтобы самим с помощью такой передачи выдвинуться и положение упрочить. Но сам Распутин выгоду от этих афер имел небольшую, да ему, по мужицким понятиям, немного было и нужно — кутнуть, попить, чтоб цыгане плясали. Сохранились журналы наружного наблюдения, свидетельствующие, что удовольствия он предпочитал далеко не «святые», но незатейливые.

А на широкую основу бизнес на Распутине организовал А. Симанович, числившийся придворным ювелиром, но больше промышлявший организацией в столице фиктивных «клубов» с игорно-бордельной подкладкой. Сориентировавшись, какую выгоду можно извлечь, он стал у Григория "личным секретарем" — и уже сам определял ассортимент услуг и таксу. А уж с Симановичем позже установила взаимовыгодные контакты влиятельная группа банкиров и промышленников — Гинзбурги, Бродские, Варшавский, Слиозберг, Шалид, Гуревич, Мандель, Поляков, Рубинштейн. И стала делаль свой «гешефт», используя связи Распутина или просто спекулируя на наличии таких связей. Самому «старцу», кстати, с этого все так же перепадали крохи — то шубу подарят, то часы, то счета в ресторане оплатят.

Характерно, что первыми раскусили Гришку именно те, кто сперва обманулся в нем, — великий князь Николай Николаевич, епископы Феофан и Гермоген, иеромонах Илиодор. Но Распутин был человеком мстительным. Каким образом сработали пружины, неизвестно, но большинство его обличителей за это поплатились. Гермоген был исключен из Синода и отправлен в Жировецкий монастырь, Илиодор — во Флорищеву пустынь, Феофана перевели из столицы в Симферополь. Опала постигла и таких его противников, как митрополит Антоний и епископ Антоний Тобольский, вынужден был уйти председатель Синода митрополит Владимир. И может быть, самый большой вред, который нанес Распутин, как раз и касался закулисных махинаций в делах церкви. Министр Кривошеин писал:: "Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал Синод так низко… Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать…"

Против Распутина выступали и лучшие представители государственной власти — Столыпин, Коковцов. Но одновременно он стал и удобнейшей мишенью для нападок со стороны «общества» — бей, не промахнешься. И в центре внимания мгновенно оказывалось все. Любая пьянка, которая купцу или заводчику в вину не поставилась бы. А у дверей бани, куда Гришка водил дам, специально дежурили фотокорреспонденты. Все это обрастало слухами и домыслами. Грязные сплетни марали уже и честь царицы и царевен. Однако на просьбы об удалении Распутина царь всегда реагировал болезненно. Надо сказать, что далеко не всегда он бывал таким принципиальным, и в угоду "общественному мнению" порой жертвовал куда более ценными фигурами министрами, военачальниками. Но в данном случае полагал, что общество лезет уже не в государственные, а в его личные дела. И как раз из-за массы явной лжи и считал клеветой и реальные факты. Дворцовому коменданту Н.В. Дедюлину (тоже противнику "старца") царь говорил: "Он хороший, простой, религиозный русский человек. В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним беседовать, и после такой беседы мне всегда на душе делается легко и спокойно". В общем-то, царь был прав в одном отношении. Он понимал, что для либералов Распутин — только зацепка. А не станет его, найдется другая. И шел "на принцип". Но с началом войны проблема приобрела и новые оттенки. Поклонницы «старца» уверяли, будто его заступничество теперь особенно важно, и он настолько обнаглел, что не постеснялся написать Верховному Главнокомандующему, что хочет приехать в Ставку. На что Николай Николаевич ответил лаконичной телеграммой: "Приезжай. Повешу". Больше к нему Гришка не навязывался. А с другой стороны, для вражеской пропаганды столь одиозная фигура стала настоящим подарком. Немецкие газеты вовсю перемывали отношения семьи Романовых и Распутина, само вступление России в войну объяснялось его влиянием. И дошло до того, что зимой 1914/15 г. немецкие аэропланы разбрасывали над русскими окопами открытки, где на одной половине бравый кайзер с аршином в руках измерял длину своей пушки, а на другой — унылый Николай мерил детородный орган Гришки.