Петр Краснов - Амазонка пустыни

Кто знает, чем?

Но будить ее сердце, спрашивать ее он боялся. Так было страшно снова услышать, что стать его женой — «это было бы смешно и ужасно».

Наступила осень. Но ничто не изменилось в природе Кольджата. Так же черны были скалы и утесы ущелий, и так же желт песок. Только горы, на которых летом бе-лыми были лишь вершины да ущелья с ледниками, искри-лись сплошь снегами, и снега эти спускались с каждой бурей все ниже и подходили к Кольджату.

Потянулись киргизы с высоких плоскогорий своих летовок на зимовку в пустыню. Отъевшиеся в густых тра-вах гор табуны и стада шли на зимнюю голодовку.

Почта, приходившая из полка, говорила, что и там заканчивалась летняя работа. Ушли на льготу казаки, были отданы приказы о смотрах полковых учений и стрельбы. Приезжал командующий войсками, были ма-невры. Пушечная стрельба доносилась до Кольджата. Внизу были скачки, балы, спектакли, концерты, вечера — праздновали и веселились, как умели. На скачках все при-зы забрал Аничков на Альмансоре, а на состязаниях в стрельбе отличился командир полка Первухин, — но эта жизнь не касалась Кольджатского поста, и он по-пре-жнему не жил, а прозябал унылой постовой жизнью. Ни контрабанды, ни разбойников, ни приключений.

Однажды с почтой, вместе с приказами и казенными пакетами, пришло и частное письмо. Кривым, размаши-стым почерком был написан адрес Ивана Павловича, и по почерку и по печати Иван Павлович узнал, что писал бригадный генерал Павел Павлович Кондоров. Он бес-покоился, что «прелестная племянница» Ивана Павлови-ча соскучилась в одиночестве, упрекал Ивана Павловича за то, что он ни разу не вывез ее повеселить в лагерь на скачки или на вечер, и настойчиво приглашал «барышню» приехать 10 сентября в Каркару, где будет киргизская бай-га, устраиваемая киргизами Пржевальского уезда. Забот-ливый генерал уже распорядился, чтобы в доме почтовой станции для барышни отвели особую комнату. Езды же им всего шестьдесят верст, за один день доедут. Там будут Пе-говские, и, может быть, туда с мужем приедет и Первухина. Иван Павлович прочел это письмо Фанни и увидел, как у нее разгорелись глаза. Но она сдержала себя.

— А что же, — сказала она спокойно, — и правда, поедем. Надо же нам на людей посмотреть… Только, Дядя Ваня, возьмите моего Пегаса, очень прошу вас.

— Вам совестно меня видеть на Красавчике? Фанни вспыхнула:

— Нет. Я на это права не имею… Но мне хочется. Я вас так прошу…

Мог ли он ей отказать? Да, месяц тому назад, когда он резонился с мальчишкой-шалуном, когда он чувство-вал себя так им стесненным, но теперь…

И за два дня до байги они поехали. Она вычистила и починила свой армячок, тщательно подвила волосы и в лихо заломленной шапке была прелестна. Он тоже приоделся и на оригинальном своими пежинами Пегасе выглядел молодцом. Царанка, Запевалов и два казака со-провождали их.

На байгу в Каркаре съехалось около шести тысяч киргизов, цвет русского общества Пржевальска и Джар-кента, и все верхом.

В день байги пологие скаты гор над широкой доли-ной с поеденной стадами низкой травой, еще зеленой и цветущей мелкими осенними цветами с печальными бе-лыми, бледно-розовыми и лиловыми мальвами, торчащи-ми у дороги, у ручья, у забора станции, были покрыты гу-стой толпой всадников.

В пестром ковре халатов и цветных малахаев кирги-зов на маленьких лошадках всех мастей и отмастков, шу-мевших гортанными голосами, резкой чертой выделялся конвой генерала, подобранный на одинаковых гнедых лошадях. Люди были молодец к молодцу, в черных мун-дирах и черных папахах. Алая полоса погон резко про-черчивалась на пестром поле киргизских одеяний. Значок красный с синим обводом тихо реял в воздухе. Впереди конвоя стояла группа наиболее почетных конных гостей с генералом Кондоровым во главе.

Генерал Кондоров, среднего роста, довольно пол-ный старик с седыми усами и маленькой седой бород-кой, с георгиевским крестом на груди, в шашке, украшенной серебром, сидел на прекрасном белом арабе. Он был окружен дамами. Справа от него была Перву-хина, худощавая брюнетка с выразительным, тонким, умным лицом. В черном фетровом треухе на гладкой английской охотничьей прическе, в черной жакетке поверх блузки с мужским галстуком и в прекрасно си-дящей черной разрезной амазонке, она сидела на анг-лийском седле. Ее лошадь, большая, кровная, бурая, отливающая золотом кобыла, была отлично собрана на мундштуке.

Фанни должна была сознаться, что она позавидова-ла ей. Позавидовала лошади, стилю одежды, умению си-деть и осанистой посадке ее. Она подумала: «Такой долж-на быть женщина на лошади. Такой буду я, когда стану женщиной».

Фанни вообразила себя, какая она рядом с генера-лом. Она стояла по левую руку его. На маленьком Аксае, на высоком казачьем седле с богатым калмыцким набо-ром, в сереньком армячке, туго подтянутом ремешком с кинжалом, с плеткой на темляке через плечо и в кабар-динской шапке на вьющихся волосах. Мальчишка, и только! Почуяла молодую грудь, нервно и часто подни-мавшуюся и уже заметную под армячком. Поняла, что будет же и она женщиной. Поняла, задумалась и улыбну-лась сама себе счастливой улыбкой. «Тогда, — подумала она, — буду такая, как «командирша».

Лихая наездница Пеговская была тоже в амазонке, резко обрисовывавшей красивые формы ее полного тела. Она сидела на прекрасном гнедом англотекинце, и с нею был ее муж на чистокровном английском жереб-це. Первухин, длинный, нескладный, озабоченный чем-то, подъехал к Фанни на великолепной шестивершковой золотисто-рыжей кобыле в сопровождении адъютанта и хорунжего Аничкова. Оба офицера были на прекрас-ных лошадях.

Большие, кровные, нервные лошади, грациозно сту-павшие по траве, едва касаясь копытами земли, стоявшие, круто подогнув изящные головы с маленькими ушами, и поводившие дивными, полными гордого ума глазами, косясь на массу лошадей кругом — щегольство их убран-ства, стиль седловки и посадка всадников восхищало и раздражало Фанни. Ничего она так не любила, как ло-шадей. Она чувствовала себя приниженной и мелкой на своем маленьком Аксае, приравненной к туземцам.

Царанка, должно быть, испытывал то же самое. Она слышала, как при всякой проходившей мимо кровной и рослой лошади, всякий раз, как Первухина, или ее муж, или Пеговские, или кто-либо из офицеров полка подъез-жали к Фанни, заговаривали с ней или останавливали не-подалеку своих прекрасных лошадей, он чмокал и гово-рил:

— Эх, барышня! Наша бы такая! Ах! Лошадь! Ло-шадь!

Туземцы, толстый и важный старик бай Юлдашев, татарин Нурмаметов, распорядитель байги Исмалетдин Исмалетдинович Исмалетдинов, сидели на прекрасно вычищенных, сытых, блестящих от овса маленьких кир-гизских лошадках. Уздечки, нагрудники, пахвы и широ-кие луки седел были почти сплошь убраны серебром, зо-лотом и самородными камнями — халцедонами, яшмами, ониксами, лунным камнем и мутно-зелеными хризопраза-ми. Тяжелые седельные уборы стоили не одну тысячу руб-лей.