Петр Краснов - Амазонка пустыни

— Вы знаете, у киргизов это свадебная игра.

— Да, — неопределенно протянула она.

— Все заранее подстроено, — продолжал, не замечая холодности Фанни, нестись в пучину Иван Павлович, — и ловит девушку-волка обыкновенно ее нареченный же-них, ее избранник сердца.

— В самом деле? — уже совершенно ледяным голо-сом произнесла Фанни и положила руки на стол, будто собираясь встать.

Он ничего не видел и сладким, так не идущим к его мужественной фигуре, голосом продолжал:

— Вы серьезно играли?

— Да, играла, что же из этого? Сами видели, и как огрела Аничкова, и этого херувима-адъютанта, местного сердцееда.

— Нет, Фанни… А относительно меня? — молил Иван Павлович.

— Вы воспользовались минутной заминкой. Я ус-тала.

— Фанни! Так это было… Не серьезно?

Лицо ее покрылось внезапно пурпуром стыда и гне-ва. Кровь побежала к вискам, залила весь лоб, маленькие уши стали малиновыми. Гроза надвинулась. Темные гла-за метнули молнии.

— Да вы о чем?… Вы с ума сошли… Оставьте, пожа-луйста!

Она нервно встала и широкими шагами прошла в свою комнату. Там она бросилась на постель, уткнулась лицом в подушки и залилась слезами.

«Ах, Боже мой, Боже мой! — думала она сквозь ры-дания. — Неужели все они такие? Неужели у всех у них только одно на уме? И даже лучшие из них. Потому что, — это-то ей подсказывало ее сердце, — Иван Павлович ока-зался лучшим, самым лучшим из них, — и он… Он… Он мог подумать, он смел подумать»… Ей было «ужасно» больно и совсем не смешно это робкое признание безвоз-вратно влюбленного человека.

Иван Павлович выскочил на веранду и ходил по ней, подставляя раскаленную голову морозному воздуху гор и все повторял: «Ах, я болван, болван… Нетерпеливый, грубый болван… А как хорошо было бы теперь… До Рождественского поста и обвенчаться. Совсем бы иной показалась зима, совсем бы иначе потекли дни на скучном посту… Ах, я нетерпеливый идиот. Этакое грубое живот-ное… Теперь надолго все испортил… Пожалуй, навсег-да… Обидел ее, милого ребенка…»

Фанни, вволю выплакавшись, села за туалетный сто-лик и стала прибирать на ночь свои волосы. Когда она вглядывалась в отражение печальных, опухших и покрас-невших глаз, ей было жаль себя, одинокую, не имеющую ни родных, ни друзей, заброшенную далеко, на край све-та, и было жаль Ивана Павловича, такого доброго, дели-катного, которого она так совершенно напрасно огорчи-ла и обидела.

«Ну чем он виноват, — думала Фанни, глядясь в зер-кало, — что я, и правда… такая хорошенькая».

В эти недели сентября Иван Павлович часто отлучал-ся. Раз уехал на сутки, потом пропадал трое суток, потом опять на сутки, наконец, уехал на неделю. Ездил он «по делам службы», как он говорил Фанни, всякий раз пре-дупреждая ее об отъезде и указывая приблизительно, когда он вернется. Возвращался он всегда раньше срока, и в этом Фанни оценила его деликатность: он не хотел, чтобы она беспокоилась.

Уезжал он таинственно, всегда под вечер или ночью, выбирая темные безлунные ночи, часто в ненастную погоду, и возвращался ночью. Тихо проходил к себе, так, что Фанни и не знала о его приезде. И только утром за-ставала его ожидающим ее выхода за чайным столом. Она искренно радовалась его возвращению и весело его встречала.

Сначала она думала, что он ловит контрабанду. Но на это не походило. Он уезжал всегда с одним и тем же казаком Воробьевым. Очень недалеким, неразвитым пар-нем, который никогда ничего толком не мог сказать. Уез-жал он озабоченный и возвращался такой же.

Фанни не допрашивала его ни о чем. Не говорит, — значит, нельзя. Не ее дело. Она была уверена, что он ей скажет, что от нее у него секрета нет. И не ошиблась.

В последнюю поездку, длившуюся неделю, он брал с собою пять казаков и Пороха и предварительно посы-лал пакет в полковой штаб.

Поехал он, только получивши бумагу из штаба. Уез-жал он рано утром, и Фанни видела, что он поехал за гра-ницу. Вернулся озабоченный.

Как ни старалась Фанни дождаться, чтобы он пер-вый заговорил о цели своей поездки, она не вытерпела и спросила его за обедом, к которому он подоспел:

— Ну, как дела, дядя Ваня?

— И хорошо, и худо, — отвечал он. — Вот что, Фан-ни. Хотите поехать со мною и посмотреть то, что я на-шел?

— С наслаждением. Я так соскучилась одна… Без приключений… — живо ответила Фанни.

— Да, Фанни, это будет приключение и, может быть, опасное.

— Тем лучше, — разгораясь мальчишеским пылом, сказала Фанни, — мне уже надоело скакать с Царанкой и стрелять вам кекликов к обеду.

— А это ваша охота? — спросил Иван Павлович, кладя себе на тарелку вторую половинку рябчика.

— Ну! А то чья же! Итак — я вся внимание. Что за опасное приключение хотите вы мне предложить?

— Поедемте сегодня в одно место. Вдвоем. С нами только Воробьев поедет.

— А Царанке можно? Почему такая таинственность?

— Мы поедем за границу.

— Ну, так что же! Разве первый раз? Я третьего дня все утро охотилась на фазанов за границей, и китайские солдаты видели это и даже помогали мне доставать уби-тых петухов.

— Вот видите, Фанни, а теперь нужно, чтобы не только китайские солдаты, но чтобы и никто, никто не видел нас.

— Почему такая тайна? Не понимаю. — Поймете после.

— В котором часу поедем? — Да так часа в два ночи. — Хорошо.

— Оденьтесь так, чтобы вам легко было ходить.

— А что, много ходить придется? — Да, порядочно.

— Вы меня совсем заинтересовали своей тайной. А вы сами не устали с дороги?

— Успею отдохнуть. Вот лошадь, если позволите, я по-прошу у вас. Дайте мне Пегаса, он мне счастье приносит.

— Берите, — сухо сказала она.

Ей не понравилось, что он напомнил ей о случае с де-вушкой-волком, и он заметил это.

— Только, Фанни, никому не говорите. Я знаю, без Царанки не обойдется, он услышит, что берут лошадей, так вы скажите ему, чтобы и он помалкивал.

— Какая таинственность! — насмешливо сказала Фанни. — Совсем роман!

После обеда Иван Павлович лег спать и проспал до самого ужина. Пыталась сделать это и Фанни, но ей не удалось. Любопытство мучило ее. Не заснула она и ночью, а Иван Павлович лег и добросовестно проспал до часа.

Вышел он одетый в шведскую куртку, при винтовке и большой охотничьей сумке.

Лошади были готовы. Царанка и Воробьев ожида-ли с ними на дворе. Царанка был, видимо, обижен, что в ночную экспедицию взяли не его, надежного калмыка, а самого глупого казака, который ни дорог не знает, ни сказать что-либо путное не может. Но он ничего не ска-зал. Только особенно тщательно оправил полушубочек Фанни, когда она села, осмотрел подпруги и ласково молвил:

— Храни Бог.

— Спасибо, Царанка.

Ночь была темная, в горах бродили тучи. Был силь-ный мороз.

— Следуйте за мною, — сказал Иван Павлович.