Петр Краснов - В донской станице при большевиках

К этому тихому углу я и приближался ясным вечером 11 февраля. Пахнуло запахом прелого навоза и соломенного кизячного дыма, родным вечерним запахом степной ста-ницы, в котором столько прелести и какой-то тихой за-думчивой грусти.

У спуска к низкому мосту через р. Дон, затертый белою пеленою льда, в степи, в отдалении замаячили знакомые силуэты колонны конной казачьей части. По однообразию тона пятна видно было, что идут строевые казаки или, как их тогда называли на Дону, да и повсю-ду, — «хронтовики».

Кто они, враги или друзья? Каковы их намерения, и если это большевики, то в какую же ловушку попадаем мы все, ища спасения и помощи здесь.

Мы проехали мост раньше казаков и втянулись в улицу, идущую наверх. Заскрипели под полозьями саней камни улицы, вправо и влево показались низкие заборы пали-садников, переплет голых сучьев фруктовых деревьев и приземистые, крытые железом домики. Мы останови-лись у гостиницы Куницына. В грязных номерах было грязнее обыкновенного, пахло холодным табачным ды-мом, стены комнат были проплеваны чуть не насквозь, из небольшой столовой неслись хриплые мужские голо-са — там обедала какая-то компания. С трудом удалось воткнуться в какой-то номер с сомнительной чистоты меблировкой и тускло горящим электричеством. Все было занято управлением окружного атамана. Я попросил при-гласить атамана к себе.

Окружным атаманом был со времен Каледина вой-сковой старшина Лукьянов, человек лет сорока, ловкий, вкрадчивый. Всю свою службу он провел при Войсковом штабе на должности адъютанта и привык к обращению с начальством.

Он сейчас же явился ко мне в кителе с погонами и при шашке, и, представившись, не успел я ему что-либо сказать, как заговорил сам.

— Уезжайте, ради Бога, скорее отсюда, — говорил он. — Эх, и принесла же вас сюда нелегкая. Впрочем, куда вы уедете? Мост уже заняли казаки 9-го полка, про-пуска никому не дают. Всех офицеров арестовывают. Сегодня ночью и меня арестуют.

Он говорил это спокойно, правда немного возбуж-денно, но говорил как человек, который со всем поми-рился и которому стало все безразлично.

Я рассказал ему о планах Атамана Назарова.

— Никуда это не годится. Сегодня ночью у нас будет «советская власть».

Что такое эта «советская власть» никто хорошенько не понимал, но всякий чувствовал, что надо снимать погоны, надо куда-то скрываться.

— Что же делать офицерам, которые едут со мною? — сказал я.

— Распыляться по хуторам.

— Атаман Назаров и члены Круга?

— Они сюда не приедут. Я удивляюсь, как и вы-то сюда пробрались. Нет, все кончено. На Дону советская власть.

Был какой-то фатализм в этих словах, было что-то величаво-спокойное в ожидании ареста и покорности той новой власти, которая вдруг сама появилась и захватила все в свои руки.

Каюсь — у меня этого преклонения перед самопро-явившейся властью не было, и быть арестованным в чет-вертый раз, когда я только что выскочил из своего плена в Великих Луках, что-то не хотелось, и я высказал все это Лукьянову. Но борьба была совершенно немыслима, ибо все пало ниц, все признало советскую власть и покори-лось ей.

Я решил скрываться. Кульгавов нашел удивительно добрых людей — одну старуху, вдову-казачку, женщину прямую и честную, которая, рискуя своею головой, при-ютила нас у себя с условием, что я никуда ходить не буду, прогуливаться буду по вечерам, когда стемнеет, по саду с высоким забором и спрячу у нее револьвер, погоны и Георгиевский крест. Есаул Кульгавов устроился побли-зости у знакомых.

Мы исчезли среди садов и хат тихой и сонной ста-ницы.

Ночью действительно в станице Константиновской стала советская власть. Во главе совета оказался приказ-чик местного Мюр и Мерелиза — Мореков, человек ту-пой, глупый и жадный, он наименовал себя «комиссаром Константиновской станицы», при нем возник военно-революционный комитет с военным комиссаром сотни-ком Тапилиным. Сотник Тапилин торжественно отрекся от своего казачьего звания, обезоружил казаков и раздал оружие местным босякам, рабочим, приказчикам и уче-никам реального училища, образовав из них станичную милицию.

Хмурились казаки, но надоевшие им за войну вин-товки отдали милиционерам, признали Морекова и ожи-дали каких-то великих милостей и откровений от новой власти.

Войскового старшину Лукьянова и человек тридцать офицеров посадили в тюрьму, часовыми стала милиция, и станичные дамы и барышни стали носить туда ужины и обиды. По отзывам, там, жилось недурно, и было вид-но, что часовые и сами комиссары побаивались своих узников. Ждали поддержки из Новочеркасска, ждали красной гвардии и матросов и все грозили ими.

«Вот придут… Вот покажут… Никого живыми не выпустят… Всех буржуев передушат».

Газет не было. Жили слухами. На «брехалке» еже-дневно появлялись «самозванцы», которые приходили из окрестных хуторов, и видели людей, бежавших из Ново-черкасска, появились и беженцы из Новочеркасска.

Оттуда шли вести одна ужаснее другой. Атаман Наза-ров, временно исправлявший должность атамана, вы-бранный в первые дни после революции, Войсковой стар-шина Волошников, Груднев, тот самый, который 10 февраля встречал меня в собрании и так заботливо снабжал офи-церов лошадьми, полковник Рот расстреляны большеви-ками. Старик генерал Исаев с библейской белой бородою, заведовавший госпиталями, убит на улице за то, что ус-траивал лазареты для «кадетов», и труп его оставлен ле-жать на улице города в назидание «буржуям», убит врач и сестры милосердия лазарета общества врачей г. Ново-черкасска. Раненых и больных вытаскивали с коек и рас-стреливали на улице. Избивали мальчиков, кадетов и гим-назистов; где-то нашли списки партизан и по ним ра-зыскивали сподвижников доблестного Чернецова. Выдавала домашняя прислуга и за три рубля указывала красной гвардии, где скрываются те, кто с нею боролся. Больше-вики принесли с собою страшное разложение, мораль-ный упадок нравов — честь стала предрассудком, чест-ность — анахронизмом.

Трупным запахом, кровью замученных невинных жертв несло оттуда, и казалось, что какая-то черная туча надви-галась на столицу Донского казачества и поглотила ее без остатка.

Станица притаилась, но жила своею жизнью. Моя хозяйка-старуха все возмущалась нараставшей дороговиз-ной. «Мука стала 15 рублей пуд, — слыханное ли дело, а, батюшка? А все Мореков. Ну, где ему править! Ему с аршином стоять, а не станицей править. И казаки недо-вольны!» — ворчала она за обедом.

Притихшая было «брехалка» снова ожила. По насто-янию казаков все офицеры, и в том числе Лукьянов, были выпущены, и станичные барышни делали им овации. Какой-то безусый хорунжий ходил в погонах и шпорах, и комиссар не смел его арестовать.