Владимир Брюханов - Мифы и правда о восстании декабристов

Так или иначе, но и Николай I, и Константин Павлович, уважая специфические политические и правовые ограничения — Конституцию Польши, уделили огромное внимание организации показательного процесса. Причем цесаревич — в отличие от царя — почел своим долгом никак не вмешиваться ни в следствие, ни в решение суда. Каково же было негодование обоих братцев (и многих их единомышленников в России!), когда польский суд вынес всем обвиняемым оправдательный приговор!

Иного и не могло быть в любой цивилизованной стране: никто и никого не судит за одни только политические разговоры — даже и без возбуждающей агитации!

Позже не раз в царствование Николая I возникали ситуации, когда его верные клевреты никак не могли угадать желаний императора: пример с осуждением А.И. Алексеева — классический. Приведем еще один пример из нескольких хорошо известных.

Больше оппозиционной активности в последующие годы отмечалось не в Петербурге, а в Москве, значительно слабее запуганной репрессиями 1825–1826 годов. Оппозиционные настроения обострились после крупных революционных потрясений в Европе в 1830–1831 годы. В результате приключилась следующая история.

В июне 1831 года поступил донос, написанный студентом Московского университета Иваном Полоником. Последний сообщал об организации «общества», ставящего целью революцию в России и планировавшего, в частности, « разослать по всем губерниям прокламации к народу для возбуждения ненависти к государю и правительству /…/, внушить народу, что цесаревич Константин Павлович [умерший в то время от холеры] шел на Россию с войсками польскими для того, чтобы отобрать всех крестьян от помещиков и сделать их вольными, не брать с них никаких податей, равно как и с мещанства и с прочих правящих подати классов, а жить всякому для себя кто как хочет /…/. Потом, составивши шайку тысяч в пять человек, пойти на Тулу и взять оружейный завод, где, по словам его, Сунгурова, находится до 6000 человек ружейников, которые угнетены наравне с каторжными и которые по первому призыву и по роздании им денег будут с охотою каждый день доставлять по несколько сот или тысяч ружей ».

Не реагировать на такой донос было невозможно, и 17 июня 1831 года «заговорщики» во главе с двадцатишестилетним нигде не служащим мелкопоместным дворянином Н.П. Сунгуровым и его побочным братом двадцатипятилетним студентом Ф.П. Гуровым были арестованы. Для рассмотрения дела 20 июня была создана специальная комиссия во главе с московским генерал-губернатором князем Д.В. Голицыным. В октябре того же года комиссия завершила работу.

Разумеется, выяснилось, что все революционные намерения — одна пустая болтовня, хотя нелепые показания арестованных могли возбудить разнообразные подозрения. Сунгуров, например, пытался доказать, что никакого тайного общества не существовало, но что он выдавал себя за члена такового с целью открыть и выдать правительству якобы действительно существовавшие противоправительственные сообщества. Комиссия прекрасно во всем этом разобралась и предложила: счить Сунгурова « зачинщиком совещаний по ниспровержению государственного порядка », заслуживающим « полного осуждения, а именно политической смерти » — т. е. фактически только лишения гражданских дворянских прав; Гурова сдать рядовым в дальние гарнизоны; еще шестерых считать виновными в « расположении ума, готового прилепиться к мнениям, противным государственному порядку, и заслуживающими ссылки под надзор полиции на окраины »; нескольких человек отдать под надзор полиции здесь же в Москве, а остальных признать невиновными.

Николай I, однако, с таким мягким решением не согласился.

Тогда комиссия постаралась не ударить в грязь лицом и вынесла уже в июне 1832 года такие новые приговоры: Сунгурова и Гурова — к четвертованию, девять человек — к повешению, еще одного — к расстрелу; остальных от ответственности освободить.

Либо такой лихой разворот событий входил в тайные намерения самого царя, либо его опять не поняли. Во всяком случае Николай, утверждая приговор уже в феврале 1833 года, распорядился сослать Сунгурова и Гурова в Сибирь на каторгу, еще пятерых — солдатами в дальние гарнизоны, остальных виновных отдать под надзор полиции в Москве. Все арестованные просидели к этому моменту уже по полтора года. Для некоторых, как видим, размах колебаний полученных приговоров простирался от практически полного освобождения до смертной казни и обратно.

Сунгуров дважды пытался бежать — еще в Москве в апреле 1833 года и в июле 1834-го; в последний раз был наказан плетьми; умер в Сибири в конце 1830-х годов. Гуров в 1837 году переведен с каторги рядовым на Кавказ; дослужился до унтер-офицера и в 1843 году вышел в отставку. Почти все, отданные сразу в солдаты, сделали позже достаточно значительные карьеры; например, А. Кноблах, считавший себя продолжателем декабристов, в шестидесятые годы стал генералом и управляющим Нерчинскими заводами — во время отбывания там каторжного приговора Н.Г. Чернышевским и каракозовцами.

Возвращаясь к декабристам, приведем обобщающие результаты судебного постановления.

Всего по делу о декабристах официально было привлечено к следствию 579 человек; из них 316 было арестовано и 289 признано виновными. Из последних пятеро казнены, 124 — отправлены в Сибирь на каторгу (45 человек получили по 20 лет или пожизненно), остальные 160 — главным образом разжалованы и переведены на Кавказ.

Рядовые участники мятежа в столице, поверившие обману своих командиров, были помилованы. Этого не случилось с солдатами Черниговского полка, нарушившими присягу, принятую уже за несколько дней до восстания: 120 человек подверглось жестоким физическим наказаниям; затем их и остальных (всего 877 человек) сослали в Сибирь. Но и из числа формально помилованных значительная часть — немногим более тысячи — была отправлена в мясорубку непрерывной Кавказской войны.

Осуждение декабристов задало тон всей Николаевской эпохе, вошедшей в историю России, как один из мрачнейших ее периодов.

Мы рассказали о заговоре практически все существенное, известное из многочисленных публикаций, добавляя, правда, кое-какие собственные соображения. Теперь попытаемся подвести итоги, последовав совету совсем не глупого провокатора И.В. Шервуда, написавшего, напомним, о странном поведении Аракчеева: « есть над чем задуматься ».

Странностей, на наш взгляд, накопилось более чем достаточно!

Итак, попробуем задуматься о происшедшем…

Начнем с двух наблюдений.

Первое: по-видимому, Милорадович был масоном, хотя его имя ни разу не упоминается в списках членов российских масонских лож, исчисляемых в первую четверть XIX века чуть ни пятью тысячами человек. Мы подозреваем, что пресловутые масонские списки самими же масонами и составляются — чтобы ни в чем уже невозможно было разобраться!..