Эмиль Мань - Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII

Тем не менее, создание академии представляется из дали времен скорее счастливой инициативой Его Высокопреосвященства и поистине выдающимся поступком по отношению к литераторам, если говорить о короле Людовике XIII. Действительно, благодаря этому словесность вышла из «общего ряда», где – непонятая и презираемая – до того оставалась в положении ссыльной. Но всетаки она не получила никаких преимуществ, кроме такого вот повышения социального статуса. Был ли ты членом этого нового государственного учреждения или не был им, все равно ты считался в Лувре изгнанником, не принимал участия ни в каких официальных церемониях, чувствовал себя покинутым и заброшенным. Вся пишущая братия, за редкими исключениями, по-прежнему пребывала в нужде и полном ничтожестве.

В отличие от Двора, где «родовитость» и военная доблесть стоили куда больше, чем интеллектуальные достоинства, в салонах или, скорее даже, альковах, как тогда говорили, начинали отдавать предпочтение уму и остроумию, превозносить таланты, открывать писателям доступ туда, где собиралась «элита». Только это неправда, что, как долго верили, салоны возникли лишь в период царствования Людовика XIII – нет, они существовали и раньше: дама высокого происхождения и не менее высокой учености, жена маршала Реца, основала еще в XVI в. наиболее процветающий из них и стояла во главе его, подбирая себе компанию из поэтов и других гуманитариев. Потом на долгое время салоны исчезли из виду: их позакрывали в связи с междоусобными войнами. А после, когда мир возвратился на французскую землю, они опять возродились, и случилось это в начале XVII в.

Если принимать во внимание разбросанные по разным источникам сведения, то можно прийти к выводу о том, что с тех пор их стало очень много, что они ставили себе задачей борьбу с вульгарностью нравов и обычаев, что там уже царили невероятная тонкость манер и языка, равно как и дух галантности, подвигавший к изысканным любовным приключениям. Мы не знаем, что за героини управляли времяпрепровождением в этих таинственных «кружках». Но нам известно все-таки, что дамы кичились там познаниями в различных неудобоваримых науках, что «грамматистки» создавали там и вводили в употребление новые слова, что там спорили о проблемах любовной казуистики и даже изобрели целую классификацию Любви, поделив ее на шесть категорий-жанров: природная, чувственная, рассудочная, дружеская, любовь существ, подобных одно другому, и любовь-долг, она же любовь-благодарность. Похоже, литераторов ожидал здесь более чем любезный прием, но не было ли такое радушие оплатой услуг, которые они оказывали, – к примеру, исправляя стихи и прозу «писательниц» и спорщиц, жаждущих блистать, дам, которые, оставшись без их профессиональной помощи, лишились бы голоса и дыхания?

Кроме анонимных альковов таких «смешных жеманниц», существовали и другие, более известные, но не пользовавшиеся доверием общества, и существование их в начале XVII в. было весьма шатким и непрочным.

Одним из подобных салонов руководила до самой своей кончины, случившейся в 1615 г., Маргарита Валуа, первая жена Генриха IV, с которой он развелся. Размещался салон в ее роскошном дворце на набережной Малаке, и отвергнутая супругом королева ставила себе задачей радостно, по-эпикурейски проводить здесь время. Она развлекалась в обществе музыкантов, философов и поэтов, которым за это платила, делая порой кого своим любовником, а кого шутом.

Со своей стороны, Мадлен де Ла Ферте-Сеннектер, в былые времена фрейлина Екатерины Медичи завела себе другой салон, еще более необычный. Иногда его завсегдатаи собирались в особняке Немуров, иногда – Суассонов, словом, там, где вынуждало на этот раз искать кров тяжелое финансовое положение основательницы. Но каким бы оно ни было, она регулярно, каждую неделю, как пишет один хроникер, принимала у себя дипломатов разных национальностей, у которых изо всех сил старалась выведать их секреты. Это была настоящая интриганка, куда более жадная до политических новостей, чем до окололитературной болтовни, презиравшая общество писателей, хотя и сочинявшая тайком сама роман в четырех частях под названием «Орази», где рисовала галантные нравы, которые так восхищали ее в юности при дворе Генриха III.

Третьей владелицей салона, правда, ничуть не похожего на первые два, была старая дева, Мари ле Жар мадемуазель де Гурне, знаменитая названая дочь Монтеня, издавшая после его смерти «Опыты». Примерно в то же время она устроила нечто вроде «центра по обмену духовностью» под крышей дома, где жила на улице Сент-Оноре, прямо напротив отцов-ораторианцев. Такое было странное место, почти что чердак, куда забирались, цепляясь за веревку. Все стены были заставлены книгами, а в угловом шкафу стояли горелки и реторты заядлого алхимика. Прожившая большую часть своей жизни в XVI в., хозяйка дома одевалась по обветшалой моде ушедшего столетия и говорила, как было тогда принято, не стесняясь крепких выражений. Ворчунья и брюзга по натуре, она весьма нелюбезно принимала всякого приходящего, исключение делалось лишь для милейшего аббата де Буаробера, который, сжалившись над ее невезучестью, выбил у кардинала Ришелье пенсион в 200 экю для самой престарелой девственницы, в 50 экю – для ее компаньонки, мадемуазель Жамен, незаконной дочери Амадиса Жамена, в 20 экю – для ее любимой кошки по имени мадам Пиайон (Плакса) и, наконец, в 1 экю – для новорожденного котенка. Мадемуазель де Гурне представляла собою достаточно редкий для своего времени тип женщины-писательницы, родом из мелкопоместного дворянства, разорившейся на поисках философского камня, живущей впроголодь доходами от литературы, достаточно сведущей в греческом и латыни, чтобы замечать оплошности переводчика античных текстов, по нечаянности оказавшегося ее соседом аббата де Мароля, страстно увлеченной этимологией и грамматикой, при случае баловавшейся рифмами, азартной и язвительной полемисткой, грозной для противников в споре – и в то же самое время насыщавшей свою прозу архаизмами, добрячкой по отношению к тем, кто с ней жил, верным, преданным, искренним, наивным человеком, целиком отдающимся жизни духа. Кроме нескольких дам, с почтением относившихся к особенностям ее характера и к ее добродетелям, она принимала у себя только литераторов. Одни приходили к ней на чердак подискутировать на философские темы, обсудить книги, поговорить о стиле письма. Другие, для которых главным было непрестанное зубоскальство, являлись сюда с мистификациями разного рода, чтобы потом вволю посмеяться над старушкой со своими приятелями-либертинами.

Но чердак мадемуазель де Гурне нисколько не в большей степени, чем кабинеты королевы Маргариты или мадемуазель де Сеннектер, имел право рассматриваться как один из тех салонов, которые силились облагородить общество и вернуть духу главенство над материей. До конца эту роль при Людовике XIII играли лишь три салона, и все три более или менее преуспели в своих намерениях.