Неизвестен Автор - Севастополь (сборник)

На той стороне шел бой, ревниво переживаемый Родионовым. Другая дивизия приближалась уже к хутору Дергачи, и Сташко время от времени докладывал, что он тоже не отстает. "На пятки наступаю!" Свистели снаряды — они поддерживали бой соседа. Шли раненые — раненые соседа. Шли пленные — тоже захваченные соседом.

Какой-то боец той, воевавшей, дивизии, увидев полковника, подвел к нему здоровенного шофера из немецкого артиллерийского дивизиона, оставил "на сохранение", а сам побежал обратно — на передовую. Немецкий шофер сказал, что пушки дивизиона разбиты и все кончено. Час назад ему дали автомат, и вот он сдался.

Пленный осведомился, скоро ли отправят его отсюда в тыл в лагерь… Внизу из лощины раздался в это время скрежет «Катюш»; пленный побледнел.

Саша смотрел на гитлеровца презрительно. Он сказал, что сейчас, мол, придется принимать все недолеты и перелеты, которыми ответят фашисты на работу ненавистного им оружия. И действительно, разрывы застучали по склонам Сапун-горы. Все прижались к камню. Обернувшись, Родионов увидел согнутую в три погибели фигуру пленного, нахлобучившего на голову каску и спрятавшего лицо в колени. И Саша, и Родионов брезгливо отвернулись.

— Скажите ему, что отпускаю его в Севастополь, — бросил через плечо Родионов. — Пусть идет, если хочет.

— Наин, найн, — испуганно ответил пленный. — Нет, я не хочу в Севастополь!..

Внезапно в гулкий грохот боя ворвался рокот низко летящего самолета; какой-то «У-2» мчался по долине между гор в самое пекло, приветливо покачивая крыльями, и многие подумали в это мгновение одно и то же.

— Смотрите! Это наш летчик летит к Севастополю.

И Родионов ревниво подумал о том же; он запросил полки об обстановке. Но вдруг зазвонил телефон командующего. Телефонист доложил:

— Товарищ полковник, генерал вызывает…

Родионов с жадностью схватил трубку и приник к ней, дрожа от волнения:

— Слушаю, товарищ генерал-майор. Одну минуточку: тут «Катюши» играют, не слышно вас. Сейчас кончат… Все. Слушаю… Есть, вынуть карту. — И шепотом адъютанту: "Давай, давай скорей двадцатипятитысячную, севастопольский лист". Так. На Дергачи? Так. Затем — сто шестьдесят пять и один? Есть. Что? Не разобрал. А?.. «Мессер» бомбы бросает, товарищ генерал, не слышно. Да, кончил… Сбили… Благополучно. Шофера ранило. Да, продолжаю: Малахов слева?.. Разрешите, товарищ генерал, и на Малахов? История, товарищ генерал, история!.. Есть, слушаюсь… У меня ничего… Оправдаем… Есть… Перехожу вперед на новый НП.

Родионов положил трубку, мигнул телефонистам, чтобы собирались вперед в облюбованную уже разведчиками траншею, откуда прекрасно виден был театр войны до самого Севастополя, и мягко спросил Сашу, бинтующего раненную осколком ногу:

— Так в санбат, Саша?

— Да тут осколочек, товарищ полковник. Пустяк, перевяжу. Уж я с вами в Севастополь…

— Ну, смотри. Дело хозяйское. Если так — ладь машину и жди меня впереди за Дергачами. Я пока пойду напрямик, а там двинем в Севастополь.

Через полчаса Родионов стоял за горой в немецких траншеях и хриплым голосом командовал по радио:

— Сташко, Сташко, у тебя двадцатипятитысячная? Дергачи видишь? Дальше балка, там курган… Малахов курган? Дело твое. Я твоей разведкой не командую… Раз флаги заготовили, значит знают, что делают… Ты вот не на Малахов, ты на фланги смотри, фланги держи!.. То-то.

— Панкул! Скажи своим бомбардировщикам, чтобы обеспечили фланги Сташко и Слижевскому. Да смотри, пусть по своим не кроют!

— Пушки выкатывай вперед, пушки! Побежали фашисты, не отставай!

Впереди в долине, у Дергачей, за Килен-балкой, на последних подходах к Севастополю развернулась панорама решительного завершающего боя. Гитлеровцы дрогнули, и видно было, как поднимается и бежит толпой враг, ища спасения от артиллерийского урагана, от штурмующих самолетов, от вихря свинца, от верной смерти, настигающей его и с неба и с земли. И все поднялось в долине, все двинулось вперед в стремительном темпе преследования; люди уже перестали обращать внимание на огонь, на снаряды, на вой бомб, люди видели только Севастополь, море, падающее к закату солнце и восходящую победу.

В Дергачах настигли и разгромили штаб сто одиннадцатой. В разоренных блиндажах, среди разбросанных термосов с горячим чаем валялись трупы гитлеровцев. Возле шоссе стояла группа пленных офицеров. Это и было ядро дивизии. Какой-то пожилой рязанец, взмокший, седой от пыли, срывал с них нарукавные знаки "За Крым" и бросал на дорогу; на шоссе росла горка бронзовых карт Крымского полуострова, эмблема "покорения Крыма", учрежденная Гитлером в июле 1942 года.

— Что вы делаете? — в ужасе крикнул Саша; он проезжал по заданию Родионова вперед и увидел на дороге эту кучку бронзы. — Это же трофеи! Это то, что искал полковник!

Саша выскочил из машины и заковылял, волоча ногу, к немецким значкам. Но по дороге мчалась колонна грузовиков с пушками на прицепе. Тяжелая гаубица колесом наехала на бронзовую кучку, смяла ее и вдавила в землю. Потом люди и кони шли и шли, наступая на этот поверженный в прах знак фашистской самонадеянности. Саша махнул рукой, влез в машину и поехал догонять Родионова.

Первыми доложили Родионову о выходе к Севастополю Сташко и Камкин. Сташко, высокий смуглый человек, без шапки, в маскхалате, бежал по Килен-балке впереди радиста, навьюченного рацией и шестом для нее. Охранявшие своего командира разведчики отстали. Сташко стремительно выбежал на холм над Килен-балкой. Ветер с моря, севастопольский ветер, взъерошил его черные волосы. Сташко крикнул:

— Вот он!

Впереди, внизу, справа, слева был виден Севастополь. Сверкающие бухты, ярусы улиц, купол разрушенной Панорамы, мачты и трубы затонувших кораблей, огонь и дым пожаров, фонтаны воды, земли и камня, поднятые минами и снарядами, трассы пулеметного и автоматного боя, неразбериха самолетов, бьющихся в небе. Все, кто поднялся на гребень высоты, остановились потрясенные. Люди упоенно произносили:

— Севастополь!

— Развертывайте рацию! — резко приказал Сташко. — Вызывайте командира! Товарищ, полковник! Товарищ полковник! Я — Сташко. Я — Сташко. Нахожусь над Севастополем, над Севастополем! Мои подразделения вошли в город. Ведут бой на Корабельной стороне. Прошу перенести огонь артиллерии…

Сташко остался на командной высоте. Он махнул офицерам рукой вперед, что означало: спешите, догоню.

Не чувствуя ног, люди пересекли бесчисленные воронки и ложбинки от мин, развороченные доты, землянки, разбитые снарядами бетонные бастионы, перепаханные огнем и железом противотанковые рвы, разметанные проволочные заграждения.

Об этих подступах пленные еще утром говорили, как о неприступном поясе внутреннего городского обвода. И вот все это в течение нескольких часов превращено в мусор, уничтожено, сметено в одну кучу вместе с гарнизоном.