Владимир Брюханов - Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.

— Кто я такой, где был перед моим арестом, я вам сказал, а больше пока ничего не намерен сказать /…/.

После этого Судейкин составил протокол » [919] Там же, с. 250. — и более таких странных бесед с Поповым уже не вел.

Тут прямо как у следователей ежовских времен: расскажите мне о вашей подрывной троцкистской деятельности — притом, что сам следователь о деятельности именно данного подследственного еще не знает ровным счетом ничего! Вот и Судейкин в первый момент явно не знал, что ему делать с этим арестованным! Но потом, разумеется, нашлось что делать, хотя, как отметил Попов, даже к концу судебного разбирательства у Судейкина были весьма приблизительные представления о поступках и планах киевских заговорщиков.

Далее у Попова было пять месяцев следствия, суд и смертный приговор за подготовку покушения на киевского генерал-губернатора Черткова. Судейкин зачитывал на суде в Киеве в июле 1880 показания Забрамского: последний отказался выступать свидетелем против революционеров; дальнейшая его судьба неизвестна.

Приговор Попову был заменен пожизненной каторгой — вот это, пожалуй, действительно под воздействием Лорис-Меликова. Затем Попов провел двадцать пять лет тяжелейшего заключения в крепостях — вплоть до амнистии 1905 года.

Киевское же подполье было прочно и надолго разгромлено.

Теперь проанализируем полученную информацию.

Попов, расставшись с Фроленко, знал, что последний направляется на вокзал. Откуда это мог знать Судейкин? Варианта два.

Первый: сопровождавшие филеры проводили Фроленко до вокзала и видели, как тот уехал. Согласитесь — весьма странное поведение. Но тут хотя бы понятно, почему Судейкин не знал имени уехавшего. Опять же: почему не организовали арест уехавшего? — это же не было проблемой при наличии телеграфа! Сферой же действий Судейкина был ведь не только Киев, но и вся губерния, не говоря даже о возможности обращения к соседям!

Второй: сам Фроленко объяснил жандармам, расставшись с Поповым, что отправляется на вокзал, что затем и осуществил без помех. Укажем, что столь странный эпизод не был таким уж невероятным!

Разумеется, Попов не был в курсе подробностей позднейших похождений Азефа. Но мы-то в курсе! Именно так этот агент и разъезжал по России, не подчиняясь местным работникам сыска, а распоряжаясь ими, причем они не имели права ни задавать ему лишних вопросов, ни оспаривать его указаний, но обязательно сопровождали его филерским наблюдением — абы чего не случилось; опять же, убирали наблюдение по требованию Азефа или высшего начальства, если это было нужно последнему. Инструкции, получаемые от вышестоящего начальства, не допускали местного вмешательства в деятельность высших сил, эммисаром которых и был Азеф.

Вот и взаимоотношения Фроленко с Судейкиным оказались построены по тому же принципу, чем ротмистр Судейкин оказался настолько ошеломлен, что совершенно неуместным образом полез за разъяснениями к Попову. Смысл же распоряжений, отданных Фроленко, был совершенно четкий: немедленно арестовать того человека, с которым он только что расстался (очевидно, Фроленко выяснил, что тот собирается скрыться в ближайшие часы, а может быть, возникло и еще что-то, на что не обратил внимания Попов), но позволить ему уничтожить письмо, находящееся в его кармане. Читал Фроленко это письмо до Попова или последний сам дал его ему прочесть — это уже детали. На этом Фроленко растворился в воздухе, как и положено настоящей нечистой силе !

Вот, заметим, и еще раз Перовская благополучно избежала ареста!

Жебунев же, через которого Фроленко и вышел конспиративно на Попова, сопровождал его, скорее всего, в качестве представителя революционеров, который всегда мог подтвердить последним, что никаких странных происшествий с ними не случалось. С такой же целью Фроленко обычно таскал с собой еще с осени 1878 В.А. Меркулова, арестованного 27 февраля 1881 года и тоже затем ставшего предателем.

Эпизод с арестом Попова ставит точку в ряду улик, указывающих на двойную игру Фроленко (но не на деятельности последнего). Вовсе не глупый Попов мог бы и сам догадаться о его предательстве, но пребывал под гипнозом совместного двадцатилетнего сидения в крепостях, хотя их же соратник по заключению, убийца того же Судейкина в 1883 году, Н.П. Стародворский был разоблачен В.Л. Бурцевым как агент охранки еще при жизни Попова. [920] В.Л. Бурцев. В погоне за провокаторами. М.-Л., 1928, с. 87.

Значительно более мощного успеха добился Лорис-Меликов, получив показания арестованного Гольденберга. Последнего таскали при следствии по разным тюрьмам (и в Харьков, и в Одессу), вытрясая из него незначительные, казалось бы, подробности — и непосредственно на допросах, и с помощью осведомителей, подсаженных к нему в камеру. Тем не менее, выяснилось и нечто весьма интересное.

Именно с его слов Тотлебен доносил из Одессы в III Отделение к Дрентельну — еще 27 декабря 1879 года:« Получил сведения, что у террористов уже созрел план подкопа на Малой Садовой и что они намерены воспользоваться частыми поездками государя императора в манеж Инженерного замка » [921] [Анонимный автор]. Народная Воля. — это, как мы видим, в чистейшем виде план цареубийства 1 марта 1881 года, существовавший, следовательно, более чем за год до того!

В конечном итоге и Гольденберг, и ведший следствие А.Ф. Добржинский оказались в Петербурге, куда последний был переведен товарищем прокурора — вслед за Лорис-Меликовым.

Добржинский правильно разобрался и в характере, и в умственной ограниченности Гольденберга, и избрал стратегию уговоров, приведшую к успеху. Он всячески играл на самолюбии и честолюбии Гольденберга, высказывал ему уважение и превозносил его заслуги.

Сам Лорис-Меликов не побрезговал посетить Гольденберга и ласково с ним побеседовать. Гольдеберг проникся сознанием величия миссии, выпавшей на его долю, и уверовал в чистоту помыслов таких милых людей, как Добржинский и Лорис-Меликов.

Поскольку еще раньше он проникся любовью и уважением к замечательным революционерам, то весьма естественной показалась ему идея объединить усилия всех этих хороших людей на благо народа России. Взаимная борьба, сопровождаемая казнями и убийствами из-за угла, показалась теперь всего лишь недоразумением и абсурдом. В то же время революционеров, как прекрасно знал Гришка, была ничтожная горсть — и нельзя было допустить истребления этих великолепных людей.

И Гольденберг начал политку примирения враждебных лагерей, приступив к естественному и доступному для него занятию: стал рассказывать и разъяснять Добржинскому все, что знал о революционном подполье.