Владимир Карпов - Маршал Жуков: Опала

Что мне помогло? Я поступил так. Принял снотворное. Проспал несколько часов. Поднялся. Поел. Принял снотворное. Опять заснул. Снова проснулся, снова принял снотворное, снова заснул… Так продолжалось пятнадцать суток, которые я проспал с короткими перерывами. И я как–то пережил все то, о чем бы я думал, с чем внутренне спорил бы, что переживал бы в бодрствующем состоянии, все это я пережил, видимо во сне. Спорил и доказывал, и огорчался — все во сне. А потом, когда прошли эти пятнадцать суток, поехал на рыбалку….

Так я пережил этот тяжелый момент».

Я подробно изучил стенограмму октябрьского Пленума ЦК КПСС. Обдумывал и взвешивал каждое выступление, оценивал отношение к Жукову каждого выступающего не только с точки зрения обязательной поддержки желания Первого секретаря (а оно, конечно же, всем было понятно), но и с учетом фактора времени — все это говорилось после XX съезда, который якобы восстанавливал в партии, в стране ленинские нормы принципиальности, правдивости и честности. И каждый из выступающих, если он того захотел бы, мог высказать свое мнение насчет Жукова, даже если оно не совпадало с официальным. Но никто — ни один из выступивших на Пленуме — не поддержал, не защитил маршала! Что это? Трусость? Опасение попасть в число его единомышленников? А может быть, мстительность, ведь каждый из ораторов сам приводил примеры того, как терпел несправедливость и оскорбления со стороны Жукова.

Мы здесь оказались перед очень трудной и ответственной дилеммой: нам надо решать — или все крупнейшие военачальники, обвинявшие Жукова, были нечестные, непорядочные люди, или они говорили правду, и Жуков действительно виноват. Давняя мудрая военная поговорка гласит: «Не может быть такое, когда весь строй идет не в ногу, а кто–то один в ногу». И еще такая ирония: «Все самое плохое скажут о вас друзья».

Значит, Жукова развенчали, осудили и отстранили от должности министра обороны правильно?

Вот на этот прямой вопрос, мне кажется, нельзя отвечать однозначно положительно. И вот почему. Надо вспомнить, в чем Хрущев обвинял Жукова и в чем военачальники поддерживали эти обвинения. Нет, они, конечно же, не были людьми непорядочными, они говорили честно, и Жуков был виноват в том, в чем его они обвиняли: грубость, несправедливость, порой чрезмерная требовательность, унижение и даже оскорбление некоторых старших офицеров и генералов (подчеркиваю — не рядовых и не сержантов).

И сам Жуков в заключительном слове признал это. Что же, и он кривил душой? Юлил, хотел сбить накал обвинений? Нет, не из того теста был создан Георгий Константинович! Он не стал бы унижаться не только перед угрозой лишения звания и наград, но даже если бы его поставили к стенке, и под наведенными на него расстрельными пистолетами он резал бы в лицо обвинителям правду–матку! Но в тот день он понял и осознал, что боевые соратники делают в его адрес справедливые обвинения. И он признал их и честно обещал исправить допущенные ошибки.

Но Жуков не признал, и никто из боевых товарищей его не обвинял в намерении захватить власть.

Напомню, как Хрущев особенно нажимал на это обвинение:

«Относительно школы диверсантов… Об организации этой школы знали только Жуков и Штеменко… (Тому, что Хрущев лгал, приведу доказательства ниже. — В. К.). …Думаю, что не случайно Жуков опять возвратил Штеменко в разведывательное управление. Очевидно, Штеменко нужен был ему для темных дел… Неизвестно, зачем было собирать этих диверсантов без ведома ЦК. Разве это мыслимое дело? И это делает министр обороны с его характером. Ведь у Берия тоже была диверсионная группа, и перед тем, как его арестовали, Берия вызвал группу головорезов, они были в Москве, и если бы его не разоблачили, то неизвестно, чьи головы полетели бы».

Бедный Георгий Константинович, каково было ему слушать сравнение с Берия, которого он ненавидел. Но Хрущев наветывал такое сравнение не случайно: это уже — измена Родине — статья, предусматривающая высшую меру.

Еще и еще раз я перечитывал выступления маршалов и генералов, и ни один из них не обвинял Жукова в этом преступном намерении. То, в чем они его упрекали, находится в пределах дисциплинарной провинности: грубость, оскорбления и т. д. А обвинения в стремлении к захвату власти — это уже политическое преступление, это уже то, что на будущее вычеркивает маршала из состава активно участвующих в жизни страны. И это нужно было только одному человеку — Хрущеву, потому что он видел огромный авторитет и влияние Жукова в партии и в народе. Говорят, на заседаниях Президиума ЦК многие его члены при голосовании по какому–либо принципиальному вопросу, когда не были уверены, какую поддержать точку зрения, смотрели на Жукова и голосовали так же, как и он. Это, несомненно, замечал и Хрущев. Не случайно при аресте Берии именно Жукову было поручено подойти к Берии и произнести фразу, на которую в то время никто из членов Политбюро, пожалуй, не отважился бы: «Встать, ты арестован!»

А в критические дни, когда положение Хрущева да и его жизнь висели на волоске, при сражении на Пленуме с «антипартийной группой Молотова, Маленкова, Кагановича» — этих могучих политических вождей, против которых Хрущев в то время выглядел не очень–то властным руководителем, вот тогда, понимая все это, Хрущев выпустил на трибуну первым Жукова. И он задал тон и в ходе Пленума не раз выступал и бросал реплики, к которым члены ЦК очень и очень прислушивались. Кстати, и членов ЦК по указанию Жукова тогда срочно привозили на Пленум на военных самолетах.

Может быть, именно тогда, отдыхая после Пленума и еще раз перебирая все обстоятельства и людей, которые спасли его от гибели, Хрущев где–то в глубочайшем, самом сокровенном уголке души понял и решил — Жукова надо убирать, потому что даже если не он сам, то кто–то другой, один или группа из числа его, Хрущева, недоброжелателей, может опереться на авторитетную, всеми уважаемую фигуру Жукова и сбросить его с трона.

Осуществляя свой замысел, Хрущев понимал, что обвинений в дисциплинарном плане (грубость, жесткость) недостаточно, что надо выдвигать обвинения государственной масштабности. Вот и родились: бонапартизм, захват власти, организация вооруженной силы для осуществления заговора.

Но, повторяю, никто из военных не поддержал обвинение в создании «школы диверсантов» якобы для захвата власти. И лгал Хрущев, говоря, что о создании этой школы знали только Жуков и Штеменко. Военные знали, особенно руководящее звено, о легальном и законном формировании спецчасти…

Министерство обороны и министр Жуков действовали в полном соответствии с обстановкой тех лет.