Олег Вите - Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение

Хайек так же, как и Поршнев, категорически возражает против применения термина «мораль» к животным; так же, как и Поршнев, подчеркивает «вынужденный» характер необходимости соблюдения норм; так же, как и Поршнев, отрицает происхождение человеческого языка из животных рефлексов и инстинктов:

«Врожденные рефлексы не имеют нравственного измерения, так что „социобиологи“, употребляя по отношению к ним такие термины, как „альтруизм“ […], в корне заблуждаются. Альтруизм превращается в моральную категорию только в том случае, если подразумевается, что мы должны подчиняться „альтруистическим“ побуждениям.» [124] Там же. «Даже почти всеобщая встречаемость некоторых культурных характеристик не доказывает их генетической обусловленности. Не исключено, что существует один-единственный способ ответить на определенные требования, возникающие в процессе формирования расширенного порядка. […] Существует, может быть, практически единственный способ развития устной речи. Однако наличие во всех языках определенных общих признаков само по себе тоже не доказывает, что они обусловлены врожденными способностями». [125] Там же, с. 34.

Человеческая культура, по Хайеку (как и по Поршневу), возникает как антибиологическое явление, противоестественное, с точки зрения биологии и физиологии животных:

«Решающим в превращении животного в человека оказалось именно обуздание врожденных реакций, обусловленное развитием культуры.» [126] Там же, с. 33. «Этот порядок носит сугубо „неестественный“ характер — в прямом значении этого слова. Ибо он не сообразуется с биологическим естеством человека.

[…] В конфликте не столько эмоции и разум (как это часто предполагают), сколько врожденные инстинкты и усвоенные в ходе обучения правила поведения». [127] Там же, с. 37.

И, может быть, самое главное — культурные ограничения одновременно противостоят как инстинктам животного, так и рационально-логическому мышлению цивилизованного человека:

«Наши моральные нормы не порождены инстинктом и не являются творением разума, а представляют собой самостоятельный феномен — „между инстинктом и разумом“.» [128] Там же, с. 22. «Как инстинкт древнее обычая и традиции, так и последние древнее разума: обычай и традиции находятся между инстинктом и разумом — в логическом, психологическом и временнОм смысле». [129] Там же, с. 44.

Хайек фактически признал в качестве постулата эволюционной этики именно то, на чем настаивал Поршнев: между физиологией животного и разумом человека лежит нечто третье — противоположное тому и другому и тем самым их связывающее.

Поршнев написал одно из первых исследований по политической экономии феодализма. [130] «Очерк политической экономии феодализма.» — М.: ГПИ, 1956. (Вошла в незначительно переработанном виде в «Феодализм и народные массы.» — М.: Наука, 1964). Первая публикация на тему политэкономии феодализма появилась тремя годами раньше и вызвала бурную дискуссию: «К вопросу об основном экономическом законе феодализма.» «Вопросы истории.» — М., 1953. — № 6. Не буду останавливаться на этой, в свое время хорошо известной, а сегодня почти забытой, работе. Отмечу лишь, что она и до сих пор остается чуть ли не единственным полномасштабным теоретическим исследованием экономического базиса феодального общества, написанным с марксистских позиций.

Значительно менее известными, а потому более интересными в рамках настоящего обзора представляются результаты экономических исследований Поршнева по двум конкретным экономическим темам, тесно связанным друг с другом: собственность и принуждение к труду. Исследования по двум этим темам не изложены систематически в специальных работах, они разбросаны по целому ряду статей и книг, написанных в разное время. Выбор именно названных проблем отчасти объясняется тем, что автору этих строк и самому довелось принять участие в дальнейшей их разработке.

После всего сказанного в предыдущих разделах нетрудно догадаться, что феномен собственности анализируется Поршневым под тем же самым углом зрения, под которым им анализировались и все остальные проблемы, связанные с «общественным человеком и человеческим обществом».

Поршнева интересует, как возникло «отношение» собственности в период выделения человека из животного мира в условиях дивергенции, как возникновение этого феномена связано с теми необычными нейрофизиологическими механизмами межиндивидуального взаимодействия, появление которых сопровождало «выталкивание» неоантропа в социальные отношения.

Советская политэкономия, как хорошо известно, десятилетиями повторяла на разные лады фундаментальный постулат: «собственность есть отношение между людьми». Но ни одного сколько-нибудь внятного описания содержания этого «отношения», то есть описания механизма, посредством которого осуществляется взаимодействие двух сторон, советская политэкономия так и не предложила.

Даже не предложила характеристики этих двух сторон, общей для всех форм собственности, для собственности как таковой.

Поршнев — единственное исключение.

На семинарах по экономической истории, которые мне приходилось вести, я несколько раз проделывал один и тот же эксперимент. Студенту задавался вопрос: между кем и кем конкретно существует отношение собственности по поводу, скажем, «дипломата», являющегося, очевидно, вашей собственностью?

Вопрос ставил в тупик, вызывал недоумение и отторжение (у профессиональных экономистов — нескрываемое раздражение). Этот эксперимент — лишь иллюстрация хорошо известного положения: в действительности, термин «отношение» как характеристика некоего явления вообще не имел содержательного значения, его значение было в другом. Этот термин лишь указывал на высокий номенклатурный статус обсуждаемой темы. Если просто «понятие» было номенклатурой обкома или, в особых случаях— ЦК, то любой разговор про «отношение» проходил исключительно по номенклатуре Политбюро ЦК, а то и лично генсека…

После изложенного выше в других разделах поршневский анализ собственности представляется уже почти очевидным. Приведу три цитаты из разных работ Поршнева. Все они про одно и то же.

«Сказать, что нечто присвоено человеком или коллективом, значит сказать, что другие люди, другие коллективы или члены данного коллектива, каждый в отдельности, лишены свободного доступа к пользованию и распоряжению этим имуществом. […] Существование собственности как экономического отношения всегда подразумевает те или иные формы ограничений, запрещений для людей пользоваться или распоряжаться данными вещами.» [131] См.: «Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры.» «Вестник истории мировой культуры.» — М.: 1958. — № 2, с. 29. «Собственность […] есть отношение между людьми: отношение между собственником (единичным или коллективным) и теми, кто не имеет прямого доступа к распоряжению данной вещью. Юридическое право собственности лишь оформляет и закрепляет это отношение. В экономическом смысле собственность всегда выступает как общественное отношение — отношение между собственником и несобственниками.» [132] «Феодализм и народные массы.» — М.: Наука, 1964. С. 29. «Собственность есть не просто отношение людей к вещам, а отношение между людьми посредством особого ограничения пользования вещами.» [133] «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии).» — М.: Мысль, 1974. С. 401. Из приведенных высказываний видно, что общей моделью отношения собственности является знакомая формула, описанная применительно к культурным запретам: «нельзя, кроме как в случае…». Следовательно, за этим отношением скрываются описанные выше социально-психологические и, соответственно, нейрофизиологические механизмы межчеловеческих взаимодействий. Собственность — неотъемлемый элемент всего этого комплекса, подчиняющийся внутренней логике его закономерностей.