Владимир Кузьмищев - Царство сынов Солнца

Воин инков. Рисунок из хроники Гуамана Помы

— Золотой?

— Ну не совсем. Там много и серебра.

— И деревья, и птицы, и трава, и эти их овцы с длинной шеей?

— И деревья, и птицы, и трава, и овцы, и даже букашки… Как та, что ползет сейчас по твоему рваному кафтану. А у стены лежали сложенные горкой дрова, золотые…

— Зачем дрова? Тут такая жара, что и без дров сваришься…

— Не себя же — пищу варить. На солнце ее не приготовишь.

— И то правда.

Окружавшие Алонсо де Молину товарищи как-то сразу притихли.

— Такое полено и вдвоем не подымешь, — деловито заметил королевский казначей, в обязанности которого входило изымать из добычи конкистадоров королевскую пятину. Он-то знал, сколько весит золото, и уже успел прикинуть вес полена.

— Капитан, а может, Алонсо там опоили чем-то? Может, ему все привиделось и он морочит нам голову?..

Вздох облегчения прокатился по толпе.

Алонсо смолчал. Он только качнул головой. Он видел золотой сад, он шел между золотыми деревьями и кустами рядом с золотыми ламами, с сидящими на ветвях птицами из золота и серебра. Ему даже казалось, что при его приближении они обязательно вспорхнут. Больше всего его поразили змеи, ящерицы и жабы — этакая мразь, а тоже золотая! Чтобы не раздражать товарищей, он не стал говорить о них.

— Послушай, Франсиско, пошли кого-нибудь еще. Мы не верим Молине, не можем поверить…

Франсиско Писарро верил Молине. Он не мог ему не верить после страшного сентября 1527 года, проведенного на острове Гальо. Они вместе терпели тогда одну неудачу за другой. Они вместе умирали на проклятом богом острове, умирали от голода, болезней, непосильного труда и страшной жары, от которой негде было укрыться. Вглядываясь воспаленными глазами в бездушную морскую равнину, много дней ждали они спасительную подмогу.

И дождались. Но не подмогу, а… губернаторского инспектора Тафура. Удар был жестоким: губернатор Педро де лос Риос приказал вернуть экспедицию Писарро в Панаму.

Дело в том, что в Панаме уже давно никто не верил в конкисту лежавших на юге земель, которую предпринял триумвират во главе с Франсиско Писарро. Конечно, земли там, на юге, были, но вот уже целых три года Писарро и его люди безуспешно бороздили воды Моря-Юга в поисках индейского царства, более богатого, нежели Мексика. Слухи о нем, ходившие среди испанцев, ничем не подтверждались.

Писарро был участником экспедиции Васко Нуньеса де Бальбоа, когда испанцы впервые пересекли Панамский перешеек и вышли на побережье Тихого океана, который назвали Морем-Юга. Это случилось в 1513 году. Предпринятые ими рекогносцировочные походы вначале ничего не дали. Только несколько лет спустя, когда Кортес захватил Теночтитлан и разгромил ацтеков, в Панаме поползли слухи о южном царстве индейцев, превосходившем своими богатствами Мексику.

Первым из испанцев, действительно что-то прослышавшим о нем, был солдат Андогойя. Но он потерял здоровье в походах и по совету своего командира Педрариаса Давиды уступил право первооткрывателя Франсиско Писарро. Неизвестно, что именно знал или что рассказал Андогойя, но только с того самого дня Писарро ни разу не усомнился в существовании на юге индейского царства. Верили в него и два других члена триумвирата: профессор теологии Фернандо де Люке, принявший обязанности "коммерческого директора" конкисты, и мало кому известный Диего де Альмагро, обеспечивавший экспедиционеров всем необходимым. Точнее, тем, что ему удавалось раздобыть на собранные Люке деньги.

Снарядив очередной корабль, Альмагро вместе с завербованными им новыми экспедиционерами отправлялся на поиски плававшего где-то на юге Писарро. В одном из таких поисков в стычке с индейцами Альмагро потерял глаз.

Дела у членов триумвирата шли откровенно плохо. Люке, задолжавшего чуть ли не всей Панаме, уже давно прозвали Локо, то есть Безумцем. Хуже было с Писарро и Альмагро — им также дали новые имена, но не по созвучию с их собственными. Их открыто называли Мясником и Заготовителем, ибо экспедиции пожирали не только деньги, но и человеческие жизни, а в Новом Свете испанские солдаты были слишком дорогим «товаром».

Испанцы гибли, а добычи не было. Так длилось целых три года. Вот почему на остров Гальо вместо очередной партии солдат, «заготовленных» Альмагро, и провианта прибыл Тафур со строжайшим приказом вернуть экспедицию в Панаму. В Панаме говорили, что распоряжение губернатора последовало после того, как его супруга обнаружила в одном из присланных ей подарков записку со следующим четверостишием:

Тафур был убежден, что стоявшая перед ним толпа изможденных оборванцев, лишь начищенным до блеска оружием напоминавшая о том, кем были и зачем пришли сюда эти люди, по одному его слову сразу же бросится к спасительным кораблям. Но инспектор ошибался: люди молча выслушали приказ о возвращении в Панаму и так же молча, словно по команде, повернулись к своему предводителю. Они хотели услышать его решение.

Острием своего меча прямо на прибрежном песке Писарро провел глубокую черту. Металл зазвучал в его хриплом голосе:

— Выбирайте, сеньоры. Черта означает труд, голод, жажду, усталость, раны, болезни и все другие опасности и невзгоды, вплоть до потери жизни. Они ждут нас в этой конкисте. Те, у кого хватит духа пройти через них и победить в столь героическом деле, пусть перейдут черту в знак подтверждения и согласия быть мне верными товарищами. Те же, кто не чувствует себя достойным столь — великого подвига, пусть вернутся в Панаму. Ибо я не хочу никого принуждать силой…

Писарро хорошо помнил, как Молина без колебания переступил ту черту. Он переступил ее как верный товарищ. Ведь тогда он не знал, что становится, одним из "тринадцати, овеянных славой". Вот почему Писарро не мог не верить ему…

Здесь мы сделаем небольшое отступление, ибо необходимо предупредить читателя о том, что нет никаких гарантий подлинности приведенного выше разговора между Молиной и остальными участниками экспедиции Писарро, ибо они плод авторской фантазии. Текст речи предводителя испанских конкистадоров взят нами из "Всеобщей истории Перу" выдающегося хрониста Инки Гарсиласо де ла Вега, но и он вызывает сомнения, ибо Писарро, как нам представляется, в тот решающий для него момент должен был произнести совсем другие слова. Попытаемся объяснить почему.