Сергей Утченко - Цицерон и его время

Цицерон был убит 7 декабря 43 г. (ему шел тогда 64–й год). Убийцы доставили его голову и отрубленную руку Антонию в тот момент, когда он проводил народное собрание на Форуме. Антоний был в восторге и выплатил обещанную награду в десятикратном размере. По рассказам, он поставил голову на свой обеденный стол, дабы досыта насладиться этим зрелищем. А его жена Фульвия — кстати, вдова другого смертельного врага Цицерона, Клодия, — колола язык оратора булавками. Затем и голова и рука Цицерона как некие трофеи были водружены для всеобщего обозрения около ростр. Плутарх говорит, что римляне отнеслись к этому с ужасом, а Аппиан меланхолически замечает, что «посмотреть на это стекалось народу больше, чем некогда послушать его».

Таков был конец Марка Туллия Цицерона, знаменитого оратора, писателя и государственного деятеля, торжественно увенчанного в свое время в римском народном собрании почетным титулом отца отечества.

Цицерон, несомненно, принадлежал к той особой породе людей, на долю которых еще при жизни выпадает сладкое бремя славы. Но прижизненная слава эфемерна, Цицерон же удостоился несравненно большего: его имя навсегда вошло в историю, и в частности в историю мировой культуры.

Цицерон широко известен как оратор — его имя даже стало нарицательным, — менее известен как политический деятель и почти неизвестен как философ и ученый. Такое распределение «аспектов» его посмертной славы не случайно. Именно как представитель ораторского искусства и римской литературы, как блестящий стилист он вошел в историю мировой культуры; как политический деятель он имеет отношение к такой эпохе и к таким событиям, которые ныне интересуют главным образом историков (да и то не всех!) и, наконец, как философ и ученый он не признается обычно крупным и самостоятельным мыслителем, сказавшим в этой области новое слово.

Подводя некоторые итоги, попытаемся суммировать все сказанное выше о Цицероне, имея в виду эти основные аспекты его личности, его славы. Но прежде всего несколько слов о Цицероне просто как о человеке. Кстати сказать, это такой «аспект», который часто оставляют без всякого внимания, считая его, видимо, недостаточно «серьезным» и «научным», а кроме того, и слишком трудно уловимым. Действительно, говорить о человеке, жившем более 2000 лет тому назад, как о человеке — довольно рискованно.

Тем не менее облик Цицерона рисуется, быть может, более ярко и живо, чем портреты многих выдающихся деятелей, живших совсем недавно или бывших даже нашими современниками. Правда, когда мы имеем в виду мнение о Цицероне как о человеке, мнение, сложившееся в веках, начиная от самой древности и кончая нашим временем, то оно едва ли может быть названо лестным. Цицерон–человек, пожалуй, даже в еще большей мере, чем политический деятель, подвергается, как правило, решительному осуждению.

Человек талантливый, широко образованный, обладающий острым умом и замечательным даром слова, он вместе с тем болезненно честолюбив, мелочно тщеславен, безудержно хвастлив, неустойчив, нерешителен, легко воспламеняется, но так же легко и при малейшей неудаче падает духом, поддается влияниям, лицемерен, лжив и, наконец, даже труслив. Таков набор тех качеств, которыми обычно характеризуется Цицерон как человек. Что ж, спорить с этим, видимо, трудно. Жизнь Цицерона, которую мы знаем достаточно хорошо и на редкость подробно, дает нам возможность привести не один пример, подтверждающий то слабохарактерность, то тщеславие, то отсутствие мужества, то беспринципность, доходящие иногда до какого–то духовного маразма.

Плутарх рассказывает о том, что Цицерон, прибывший в лагерь Помпея и после долгих колебаний определивший этим шагом, на чьей стороне он намерен находиться во время гражданской войны, вдруг под влиянием нескольких доводов Катона «резко изменил образ мыслей» и стал весьма скептически относиться ко всем начинаниям Помпея, а после Фарсала вообще отошел от помпеянцев. Тот же Плутарх говорит о таких сугубо личных, даже интимных моментах, как влияние на Цицерона его жены Теренции, которая приревновала мужа к одной из сестер Клодия и потому заставила его выступать с неблагоприятными для Клодия свидетельскими показаниями (что и положило начало их смертельной вражде), причем, рассказывая об этом, Плутарх подчеркивает, что «эта женщина не отличалась кротостью и крепко держала мужа в руках».

Примеры беспринципных поступков трудно даже перечислить. Напомним только, что еще тогда, когда Цицерон был молодым, преуспевающим адвокатом, начинающим политическим деятелем, причем ему не угрожали никакие опасности и ничто не вынуждало его поступаться своей совестью, он готов был ради предвыборных махинаций защищать в суде Катилину, хотя и не сомневался в его виновности. Примеры самовосхваления настолько многочисленны и о них уже столько раз говорилось, что едва ли стоит к этому возвращаться.

Мы знаем, наконец, как был напуган и растерян Цицерон, когда ему пришлось выступать в защиту Милона на Форуме, окруженном войсками, знаем, каково было его моральное состояние во время изгнания или после битвы при Фарсале, когда он чуть ли не год ждал Цезаря в Брундизии, знаем кое–что и о последнем его намерении, к счастью не ставшем поступком: о намерении публично отречься от авторства Филиппик.

Все это так, и все это, конечно, не украшает в наших глазах знаменитого оратора. Мы и не склонны заниматься каким–либо «украшательством»; хотелось бы лишь отметить, что Цицерон, как это ни парадоксально звучит, в значительной мере — жертва собственной славы и именно ей он обязан «порчей» своей репутации. Мы слишком подробно и слишком интимно знаем его жизнь. О нем много написано, он чересчур много говорил сам о себе, но, пожалуй, более всего губят его репутацию письма. Из этих писем мы и узнаем о всех его колебаниях, сомнениях, страхах, неблаговидных намерениях и поступках — иными словами, о всем том, что, конечно, характеризовало не только Цицерона, но и подавляющее большинство его современников (а также потомков!), но что не принято выставлять на свет и что обычно не прощают историческому деятелю. Однако мы не представляем, как выглядел бы Цезарь или, скажем, такой прославленный герой, как его убийца Брут, если бы они вели дневники или если бы до нас дошли их интимные письма. Во всяком случае мы могли бы наглядно убедиться, сколь велики были колебания и сомнения «человека действия» — Цезаря, прежде чем он решился перейти через Рубикон, и уж, конечно, куда менее благородным и романтически приподнятым представлялся бы нам облик Брута, если бы мы располагали более подробными сведениями о его ростовщических операциях.