Александр Верт - Россия в войне 1941-1945

«Рабочие Кировского завода, - сказал Пузырев, - имели броню, и почти никто из них не подлежал мобилизации. Тем не менее как только немцы вторглись в нашу страну, все без исключения рабочие выразили желание пойти на фронт добровольцами. Если бы мы хотели, то могли бы послать на фронт 25 тысяч человек, но отпустили мы только девять или десять тысяч. Уже в июне 1941 г. из них была сформирована дивизия, которая позже стала знаменитой Кировской дивизией. Хотя до войны наши рабочие и получили некоторую военную подготовку, их нельзя было считать полностью обученными солдатами, но их боевой порыв и мужество были колоссальны. Они носили красноармейское обмундирование, но фактически были ополченцами, разве только были лучше подготовлены, чем другие бойцы ополчения. В Ленинграде было сформировано несколько таких рабочих дивизий… и многие десятки тысяч рабочих пошли отсюда навстречу врагу, чтобы остановить его любой ценой. Они сражались в Луге, Новгороде и Пушкине и, наконец, в Урицке, где после одного из самых ожесточенных арьергардных боев нашим людям удалось остановить немцев как раз в самый последний момент… Бой, завязанный здесь нашей рабочей дивизией вместе с ленинградцами, которые вышли из города, чтобы задержать врага, был подлинно решающим… Не секрет, что значительная часть воевавших в рабочих дивизиях так и не вернулась обратно…»

Чувствовалось, что в глубине души Пузырев сожалеет о том, что пришлось пожертвовать в боях такими прекрасными промышленными кадрами; однако в 1941 г., когда судьба как Москвы, так и Ленинграда висела на волоске, об этом думать не приходилось, и все же Пузырев был рад тому, что, когда самое худшее осталось позади, многих из тех, кто не погиб, отозвали из армии и направили обратно в промышленность.

Затем он рассказал об эвакуации Кировского завода. До того как немецкое кольцо сомкнулось, успели эвакуировать только один полностью оборудованный цех - 525 станков и 2500 рабочих. Но до весны ничего больше отправить на восток не смогли.

«Однако наших самых высококвалифицированных рабочих, которые так нужны были в Сибири и на Урале, вместе с семьями перебросили туда по воздуху. Их отправляли самолетами в Тихвин, а после того, как Тихвин пал, нам пришлось доставлять людей на другие аэродромы, откуда они шли, нередко многие десятки километров, до ближайшей железнодорожной станции пешком, по глубокому снегу, в самый разгар суровой зимы… Уже в первой половине зимы на Урал прибыло огромное количество оборудования из Харькова, Киева и других мест, а также некоторое оборудование из Москвы, и наши квалифицированные рабочие были крайне нужны, чтобы организовать работу и наладить производство. Так, например, в Челябинске никогда до этого не выпускали танков, и от наших специалистов требовалось начать там массовое производство танков в самый кратчайший срок… Это был наиболее критический для нас переходный период, когда промышленность в наших западных районах уже перестала работать, а в восточных районах еще не начинала… Люди, выехавшие отсюда в октябре, уже к декабрю работали вовсю на новом месте, в двух тысячах километров от дома… А в каких условиях все это было проделано! Поезда с оборудованием подвергались налетам с воздуха, совершались нападения и на транспортные самолеты, вывозившие из Ленинграда квалифицированных ленинградских рабочих и их семьи. К счастью, процент сбитых транспортных самолетов был невелик. Однако лететь приходилось в большинстве случаев ночью, в очень трудных условиях…»

Рассказ Пузырева о жизни Кировского завода в самые тяжелые месяцы голодной блокады имел много общего с рассказом директора завода оптических приборов Семенова.

Завод практически прекратил свою работу 15 декабря. Не было ни топлива, ни электроэнергии, ни воды. В таком ужасном положении он оставался вплоть до 1 апреля, когда рабочие смогли начать сколько-нибудь регулярный выпуск продукции. «Но даже и в самый тяжелый голодный период, - говорил мне Пузырев, - мы делали что только могли… Мы ремонтировали орудия, и наш литейный цех не переставал работать, хотя давал очень незначительную продукцию. Казалось, что мощный Кировский завод превратился в деревенскую кузницу…

Как я уже говорил, не было ни воды, ни электричества. У нас был только маленький насос, качавший воду из залива. Другого водоснабжения у нас не было. В течение всей зимы - с декабря по март - весь Ленинград тушил зажигательные бомбы снегом… За это время произошел только один большой пожар, когда горел Гостиный двор. У нас, на Кировском заводе, не сгорел ни один цех.

Люди настолько ослабли от голода, что нам пришлось создать общежития, чтобы они могли жить здесь. Тем, кто жил дома, мы разрешили приходить на завод только два раза в неделю… В конце ноября пришлось созвать общее собрание, чтобы объявить о сокращении хлебных норм с 400 до 250 граммов для рабочих и до 125 граммов для остальных, в то время как других продуктов почти не было. Люди восприняли это сообщение спокойно, хотя для многих оно было равнозначно смертному приговору…»

Затем Пузырев рассказал, что солдаты на Ленинградском фронте просили уменьшить им пайки, чтобы можно было не сокращать так сильно нормы гражданскому населению Ленинграда. Однако Верховное Главнокомандование решило, что войска получают лишь самый минимум, позволяющий им держаться, а этот минимум состоял из 350 граммов хлеба и очень незначительного количества других продуктов.

«Мы пытались поддержать людей с помощью своего рода супа, приготовленного из дрожжей, куда добавлялось немного сои. Это было, по правде говоря, лишь немногим лучше, чем горячая вода, но создавало у людей иллюзию, что они что-то «съели»… Очень много наших рабочих умерло. Поскольку с транспортом было очень трудно, мы решили устроить кладбище прямо на месте… И все же, хотя люди и умирали с голоду, не было ни одного серьезного происшествия».

К 1943 г. проблема продовольствия уже перестала быть в Ленинграде самой главной. Тем не менее немецкие позиции по-прежнему были расположены всего в 3 км от Кировского завода; он и теперь находился под непрерывным обстрелом.

«Как вы вообще можете работать под сильным обстрелом? - спросил я. - Бывают ли у вас потери? И как ваши люди воспринимают все это?» - «Видимо, - ответил он, - дело, так сказать, в кировском патриотизме. Если не считать одного-двух очень больных рабочих, я еще не встречал человека, который хотел бы от нас уйти…»

Пузырев открыл один из ящиков письменного стола и вытащил пачку писем с почтовыми марками; их было штук сорок-пятьдесят. Это были письма от эвакуированных ленинградских рабочих, они просили разрешить им вернуться в Ленинград - одним или с семьями.