Натан Эйдельман - Мгновенье славы настает… Год 1789-й

“Он меня заверил, что опытных русских инженеров очень мало, и поскольку Сергей так силен в математике, ему следовало бы после пансиона окончить Политехническую школу. На все это надо еще лет пять, но получение в результате высшего технического образования было бы благом и для него и для отечества. Что же касается Матвея, то математика может сделать его артиллерийским офицером. Настоящее математическое образование можно получить только здесь. В России — трудно, или, говоря яснее, невозможно. Матвею к тому времени будет 20 лет, Сергею — 17”.

Точные науки, техническое образование… Будто голос из следующего века. И вдруг Сергей станет математиком, а потом, может быть, основателем школы — и послужит отечеству просвещением, наукой, изобретением, техническим прогрессом!

И разве не поймут позже, что прогресс шел с разных сторон: одни изобретают паровой двигатель, другие штурмуют Бастилию, третьи душат тирана, четвертые выводят формулы — и, может быть, все вместе, сами того не подозревая, с разных сторон подогревают, расплавляют громадную льдину древнего, феодального деспотизма?

Но такие мысли юному математику из пансиона Хикса пока и не снятся… Зато родители взволнованы: на одних весах — авторитет генерала Бетанкура, высокий престиж математики в стране Лапласа, Лагранжа, Араго. Немало! Но на другие весы кладется побольше; европейский мир неустойчив, призрачен, дальновидные люди уже предчувствуют 1812 год — пять лет во Франции не высидеть! К тому же если на Западе точные науки уже в “чинах генеральских”, то в России — даже не в офицерских (хотя подают немалые надежды!). На первом месте- политика, изящная словесность, философия; и, кстати, один из противников чрезмерного употребления математики — как раз отец, Иван Матвеевич, да еще с какими аргументами!

“Еще ни одна нация не исторгнута из варварства математикой… Ты, друг мой, счастливый отец семейства; дети твои, подобно прелестному цвету дерева, обещают тебе сладкие плоды. Бога ради, не учи их математике, доколе умы их не украсятся прелестями изящной словесности, а сердца их не приучатся любить и искать красоты, не подлежащие размеру циркуля, одним словом: образуй в них прежде всего воображение… В великой картине мироздания разум усматривает чертеж; воображение видит краски. Что же картина без красок? И что жизнь наша без воображения?”

Иван Матвеевич не просто опасается одностороннего образования, но даже указывает в одной из своих статей на опасную связь: в революционной и наполеоновской Франции “музы уступают место геометрии”; математика для “неокрепшего ума” — путь к неверию, неверие — путь к революции!

Ясно, что при такой позиции дух времени сулит обоим мальчикам службу военную, которая, конечно же, убережет их от опасной тропы: геометрия — бунт! Да и Анна Семеновна не очень-то настаивает: российский аристократ-математик — дело небывалое. Оставив в стороне случайные мечтания, она тем решительнее требует от мужа задуматься над будущим Матвея и Сергея: "Ради бога, вытащи нас из этой парижской пучины. Я ничего другого не желаю на свете".

Иван Матвеевич продает какие-то земли, Анна Семеновна расплачивается с долгами.

Наконец 21 июня 1809 года отправляется последнее письмо из Парижа: "Я еду завтра!"

"В проезде через Берлин они остановились в Липовой аллее. В одно прекрасное утро, когда Анна Семеновна сидела с детьми за утренним чаем, с раскрытыми окошками, вблизи раздался ружейный залп. По приказанию Наполеона были расстреляны в Берлине, против королевского дворца, взятые в плен несколько кавалеристов… Прусский король и его семейство жили в Кенигсберге. Все прусские крепости были заняты французами" (записано со слов Матвея Муравьева-Апостола).

Наполеон не любил вешать; гильотина напоминала о революции. Расстрел — казнь военная: расстреливают тирольского партизана Андрея Гофера, расстреливают герцога Энгиенского, немецких, испанских партизан, французских монархистов.

Дорога из Парижа в Россию проходит, как прежде, через разные королевства, великие герцогства, союзы, вольные города, но все это псевдонимы одной империи.

"На границе Пруссии с Россией дети, завидевши казака на часах, выскочили из кареты и бросились его обнимать. Усевшись в карету ехать далее, они выслушали от своей матушки весть, очень поразившую их. «Я очень рада, — сказала она детям, — что долгое пребывание за границей не охладило ваших чувств к родине, но готовьтесь, дети, я должна сообщить ужасную весть; вы найдете то, чего и не знаете: в России вы найдете рабов!» Мать ни разу не упоминала о рабах, боясь растлевающего влияния этого сознания на детей".

Строки эти записаны со слов старшего сына, Матвея Ивановича, и появились в журнале "Русская старина" 64 года спустя.

Комментатор восхищается, очевидно, вслед за Матвеям Ивановичем, что дети прежде ни о чем не догадывались (или догадывались, но помимо родителей). На этот счет, конечно, имелись отцовские директивы: сначала словесность, воображение, потом — математика и размышление о несовершенстве мира…

Матвей, Сергей, умные мальчики, не знают, что их великолепное образование и благополучие оплачены трудом полутора тысяч полтавских, тамбовских, новгородских рабов!

Родные находят, что такое знание может растлить, то есть воспитать жестокого, равнодушного циника. Итак — сначала благородные правила, не допускающие рабства, а затем — внезапное открытие: страна рабов, оплачивающих, между прочим, и обучение благородным правилам.

Разумеется, длинной дорогой от границы до столицы мальчики успели надоесть матери (а позже — отцу) вопросами: как же так? И конечно, было отвечено, что в конце концов все устроится: ведь государь полагает, что рабство должно быть уничтожено и "с божьей помощью прекратится еще в мое правление".

Именно в эту пору разрабатывает проект русской конституции и освобождения крестьян первый министр Михаил Михайлович Сперанский, но его умножающиеся враги ропщут, что он мечтает пересадить в Россию якобинские установки, а друзья, впрочем, довольно малочисленные, наоборот, надеются, что эти реформы предотвратят русский 1789 год.

Петербург, Москва 1809–1812 годов.

Двоюродные, троюродные братья Муравьевы — 16-летний прапорщик Николай (будущий знаменитый генерал Муравьев-Карский); его брат Александр, предлагающий всем вступить в масоны; ровесник Сергея Муравьева-Апостола, уже фантастически образованный Никита и, ровесник Матвея, веселый и тщеславный Артамон…

На детском вечере заметили, что Никитушка Муравьев не танцует, и мать пошла его уговаривать. Он тихонько ее спросил: "Матушка, разве Аристид и Катон танцевали?" Мать на это ему отвечала: "Надо думать, танцевали в твоем возрасте". Он тотчас встал и пошел танцевать…