Джозеф Горз - Час кровавый и горестный

- А ты точен, актер. Выкладывай, что ты разнюхал!

Забыв все страхи, мы прохаживались неспешным шагом по площади. Когда я закончил свой рассказ, она вскричала:

- Подлец, проклятый, улыбчивый подлец! Отныне мысль моя кровавой будет.

Я осторожно заметил, что, по словам сквайра Томаса, он не совершал никакого убийства.

- Тогда ты или трус, или дурак. Восемнадцатого мая Уолшингем послал Поули подыскать для Кита убежище в Голландии, где он мог бы на время укрыться от ареста. Но обвинение в возведении хулы на королевскую фамилию было слишком серьезным: Уолшингем испугался, что, если он поможет Киту, это пособничество может слишком дорого обойтись ему самому. Более того, он замыслил прикончить Кита и тем самым избежать разоблачений, неизбежных, если бы Кит предстал перед судом.

Ее голос купался в ядовитой злобе, которую сам источал наподобие раненой змеи.

- О, я пыль прибью к земле, пролив потоком кровь убийцы. Но довольно! Месть моя не должна более тебя связывать.

- Я не оставлю тебя, Энн, - произнес я, не скрывая страсти.

- Ты должен. Если б я встретила тебя раньше, чем Кита, кто знает... Ее пальцы коснулись губ моих нежным сестринским прикосновением, и печаль легла тенью на ее лицо. - Слишком поздно. Я уже чувствую дыханье ада: теперь одна живая кровь может меня напоить.

Я покачал головой и тихо сказал:

- Энн, я пойду с тобой. Я проведу тебя сквозь ночную темень к дому.

За стенами собора было холодно, и морозный воздух пощипывал кожу тысячью мелких укусов. Тяжелый туман поднимался с реки, подгоняемый жадным молодым ветром, и окутывал все вокруг. Въедливые запахи чумы набросились на нас; из удушливого дымного облака то и дело долетал стук копыт, когда мимо проезжал обоз с трупами. Он поминутно останавливался, погонщик соскакивал с телеги и железными щипцами выволакивал распростертое тело из зловонной трясины сточных канав.

В водовороте тумана на Доугейт Хилл вырисовывался дом сапожника, где в прошлом году сгинул в пучине безвременья Роб Грин. Энн прервала мои раздумья.

- Наверное, уже било полночь - луна зашла, а в это время она заходит в полночь. Наступает час ведьм и колдунов, да и в моей душе, где жаворонки могли бы петь, кричат филины. Оставь меня.

- Здесь? Сейчас? Нет, невозможно, Энн.

Мы подошли к Коулд Харбор, где преступники дерзко смеются над потугами английского закона и где смрадные трущобы лелеют все известные и неизвестные миру пороки.

- Да, здесь, сейчас, - прошептала она. - Ночь скроет меня даже от собственного взгляда. Здесь я жива лишь одной надеждой однажды заманить Уолшингема в ловушку, из которой нет спасения, и посмотреть, как пятками брыкнет он небо и как разверзнется его душа, черная, как ад.

Она повела меня вдоль узкого прохода. Невидимые крысы копошились и попискивали в темноте, и ноги скользили по зловонной грязи. Внезапно перед нами возник силуэт человека; оружие сверкнуло холодным блеском в его руке.

- Назад, сюда!

Слишком поздно. Две другие фигуры выдвинулись из темноты за нашими спинами. Блеснула обнаженная сталь, чиркнула о камень шпора. Страх за собственные грехи лишил меня способности двигаться, я не мог вытащить из ножен мое оружие. Вот так раздумье делает нас трусами. Один из них крикнул:

- Убирайся с миром, нам нужна только женщина.

Но я узнал этот голос, и гнев проснулся во мне.

- В сапогах и шпорах - Роб Поули?

Я видел, как при этом имени лицо Энн исказилось.

- Вам троим пришлось изрядно поболтаться в седлах сегодня вечером - до Скэдбери Парк путь неблизкий, а?

- Ах, ты узнал нас, актер? Тогда от наших рук умрете вы оба.

- Коль ад и сатана своему изменят слову.

Оружие мое взметнулось, как из-под камня потревоженная змея, я едва успел отбить удар Поули.

- Ну как, пузан, - вскричал я, - что ты теперь скажешь?

Стоило ему чуть отступить, и Энн Пейдж рванулась мимо меня с поднятым стилетом.

- Убийца! Из всех стервятников, что ведомы земле, ты - самый мерзкий.

Его рапира вылетела вперед и, пронзив ее насквозь, показалась из спины. Энн повалилась набок. Перед тем, как он высвободил свой клинок, я мог нанести удар, но промедлил, ибо никогда прежде не поднимал свой меч во гневе. Он поставил ногу ей на шею и рывком вытащил лезвие.

- Зайдите сбоку! - проревел он Скиерсу и Фрайзеру. - Дайте ему открыться. Живым он отсюда не уйдет.

Но молодая кровь уже бурлила во мне, а, как все актеры, я весьма неплох в искусстве фехтования. Отбив выпад Скиерса, я крикнул:

- Пока кровь Энн еще не смыта и дымится на руках твоих, убийца, на, получай! - и, сделав выпад, с такой силой пронзил его танцующую тень прямо в глотку, что высек искры из камня позади головы. И тут же рывком освободил рапиру. Кинжалом я отбил удар Фрайзера, потом закрылся, сделал выпад, парировал, опять выпад - рука моя длиннее на целый метр закаленной стали. Все это шутки... для хорошего актера... Так... Так... В сердце! Фрайзер зашатался, как пьяный, и повалился навзничь, закрывая руками проколотую грудь; а где же Поули? Огнем мне обожгло руку, и моя рапира со звоном покатилась по камням. Пальцы, толстые и липкие, как берлинская колбаса, сомкнулись на моем горле. Он попытался оттолкнуть меня, чтобы достать потом длинным жалом своего клинка.

- Как поживаешь, братец? - Он издал торжествующий рык. - Не сдох еще, честняга-дурачок?

Моя голова шла кругом, я задыхался. Еще мгновение, и его клинок... но тут я дотянулся кинжалом до его брюха.

- Что ж замолчал ты, Каин? Ставлю золотой - мертв!

Тишина. Звон капели. Кровь струится у меня между пальцев. Перед глазами кружится, кружится каруселью весь мир. Я лежу в тишине, и мимо меня проплывает туман. Голос, раздавшийся по ту сторону вечности, вернул меня из небытия.

- Актер, раны мои взывают о помощи.

Кое-как я подполз к Энн, так что запрокинутая голова ее покоилась теперь на моем плече. Голос ее был слаб, еле-еле слышен.

- Могила уже разверзается подо мной. Весь мир отдам я сейчас за могилку, могилку, маленькую, темную могилку...

Мои слезы в последний раз благословили ее лицо, на котором запечатлелся уже лик смерти; ее тело обмякло на изгибе моего локтя.

- Энн! - вскричал я. - Энн! Боже, прости нас! Боже!

- Пусть эта ночь не будет оселком печали, на котором ты станешь точить свой меч.

Ее сердце трепетало, как задыхающаяся птица, шепот касался моего уха ослабевающими дуновениями.

- Пусть не ожесточится твое сердце. Смерть для меня - радость без примеси печали.

Энн не стало. Я бережно опустил ее тело на замерзшую в ожидании землю и попытался подняться на ноги. Кровь клокотала и билась в горле; темные стены вокруг качались, уплывали, сдвигались, наползая друг на друга; свет фонаря над лестницей, ведущей к Коулд Харбор, резал глаза, ослабшие, окровавленные пальцы-скользили по ослизлым камням, внизу холодная жирная вода Темзы нашептывала литанию: "Она мертва, она мертва, она..."