Юрий Фельштинский - Крушение мировой революции. Брестский мир

Германскую историографию, что естественно, больше интересовала немецкая сторона проблемы, например, планы и намерения германского верховного главнокомандования и германского МИДа при заключении Брестского мира, разногласия между МИДом и верховным главнокомандованием. Меньшее внимание поэтому уделяла западногерманская историография спорам о Брестском мире, разыгрывавшимся внутри большевистской партии или же, например, вопросу о взаимозависимости проблемы заключения Брестского мира и ноябрьской революции в Германии 1918 года.

На и без того сложную историческую проблему накладывались еще и политические моменты, связанные с негативным отношением к Троцкому вообще и его роли и позиции в брестских переговорах, в частности. По этой причине в настоящей работе позиции Троцкого, как наименее исследованной, будет уделено существенное внимание. В частности, будет подвергнута критическому анализу общепринятая на сегодня в историографии оценка формулы Троцкого «ни война, ни мир» и тех результатов, к которым привел разрыв Троцким переговоров в Бресте 11 февраля 1918 года.

Н. А. Угланов описывает в воспоминаниях настроение, с которым приехал в Петроград Ленин. 4 апреля 1917 года Ленин выступал на собрании объединенных социал-демократических групп. После доклада Ленина выступил Церетели и, повернувшись в сторону Ленина, сказал: «Как ни непримирим Владимир Ильич, но я уверен, что мы помиримся». Ленин встал и громко крикнул: «Никогда». Затем выступил И. П. Гольденберг (Мешковский). В какой-то момент во время речи он ударил кулаком по трибуне и крикнул: «Я утверждаю, что царивший тридцать лет мир среди демократии сегодня здесь нарушен и здесь сегодня Лениным водружено знамя гражданской войны». Ленин снова встал и крикнул: «Верно, правильно». На собрании в 700 человек почти все ораторы выступали против Ленина (в защиту доклада которого выступила только Коллонтай). А когда меньшевики предложили создать организационное бюро по подготовке созыва съезда партии, большевики заявили, что участвовать в нем не будут. «Поднялся шум, — пишет Угланов, — раздались крики по нашему адресу: раскольники, узурпаторы, демагоги и т. д. Идя домой с собрания, некоторые мои друзья говорили — а все-таки Старик [Ленин] завернул через край. Ясности по всем вопросам у меня тоже не было, но чувствовал я, что приехал решительный человек». (Воспоминания Угланова, с. 192). После этого трудно согласиться с тем, что Ленин был принужден к курсу на однопартийную диктатуру под давлением внешних обстоятельств.

На Третьем Всероссийском съезде ПСР при выборе ЦК было заявлено три списка делегатов: правый, центр и левый. Левые выдвинули в ЦК Натансона, Спиридонову, Биценко, Чернова, Ракитникова, Русанова, Гоца, Архангельского, Герштейна, Лункевича, Когана-Бернштейна, Веденяпина, Е. Ратнер, Фирсова (Розенблюма), Гендельмана, Затонского, Ракова и Берга. Только первые трое вошли затем в руководство партии левых эсеров.

Камков. Две тактики, с. 11.

Подтверждением этому служит, например, тот факт, что левые эсеры, отколовшись от ПСР и даже создав собственную партию, ни в чем не изменили эсеровской программе. «Надо идти за жизнью, — указывал на Первом съезде ПЛСР делегат Данилькевич. — [...] Если бы мы стали тут вырабатывать программу партии, то это у нас заняло бы массу времени, а время не терпит, нужна работа на местах. Мы должны отправляться на места и там строить партию [...]. Мое предложение сводится к тому, чтобы здесь не изобретать никакой программы, ограничиться старой, уехать на места, и там жизнь покажет, какие изменения внести в эту программу». (Протоколы Первого съезда ПЛСР, с. 32.).

Для иллюстрации происходящего можно привести выдержки из одного обширного документа — протокола «Объединенного заседания Ростово-Нахичеванского на Дону Совета рабочих депутатов, фабрично-заводских комитетов и правлений профессиональных союзов», созванного 15 (28) февраля 1918 года:

«Я. И. Коломейцев предлагает включить в порядок дня вопрос о снятии военного положения [...]. Представитель от комитета рабочих из Донских гирл говорит, что в порту арестовывают рабочих, что жизнь их в опасности [...] они не могут нормально работать [...] Б. С. Васильев заявляет, что в данный момент есть нечто поважнее хлеба — нужно в первую очередь говорить об ужасах, творящихся в городе, о непрекращающихся расстрелах и о спасении человеческих жизней. Предложение это вызывает замешательство среди членов военно-революционного комитета. После совещания слово получает Антонов [Овсеенко], начальник Красной гвардии. В короткой речи он рассказывает [...] [что] в тех организованных расстрелах, которые производятся до сих пор, военно-революционный комитет неповинен. Их производят по приказу штаба Сиверса [...]. Все арестованные, находящиеся в военно-революционном комитете и Красной гвардии, надежно охраняются и оттуда никто выведен [на расстрел] не был [...]. Вторым докладчиком выступает Частнов — по продовольственному вопросу. Положение в городе — по мнению докладчика — катастрофическое. [...] Никаких запасов [...] нет. (...) Транспорт совершенно расстроен. Еще хуже на рудниках и в Донецком округе — оттуда приезжают делегаты и умоляют спасти их от голода. Угля в Ростове также нет, так как подвоз его также прекратился [...]. Равикович — секретарь военно-революционного комитета [говорит, что] [...] сейчас у нас в городе царит двоевластие. Штаб Сиверса [...] [и] военные комиссары Антонов, Войцеховский, объявившие себя высшей и неограниченной властью в городе. Эти гастролеры приехали из Харькова и мешают всей нашей работе. [...] Нам объявили, что вводится цензура для всей печати — в том числе и для Известий военно-революционного комитета. Мы заявили категорический протест, на что последовало разъяснение, что [...] в случае сопротивления нас будут арестовывать! [...] Тогда мы обратились к тов. Антонову. «Власть принадлежит Совету, — заявил нам Антонов, — но только Совету революционному, а ваш Совет никуда не годится и я его разгоню!» После долгих убеждений Антонов согласился, что этого делать не следует, но что пока будет военное положение — будет и диктатура Войцеховского [...]. Степанов (левый эсер), заявляет, что ему и его товарищам по комитету обидно слышать упреки, что их руки в крови [...]. Да, германцы идут на Россию, но это идут империалисты, и их движение вызовет революцию в Германии и пожар во всей Европе. Я верю, товарищи, еще не все пропало. [...] Войцеховский. Не для конфликтов с товарищами большевиками шел я сюда в Ростов [...]. Но я заявляю, что мы не остановимся перед репрессиями по отношению к тем Советам, которые станут на нашей дороге [...]. Собрание расходится при общем подавленном настроении» (АИГН, 6/3).