Лев Гумилёв - Ритмы Евразии: Эпохи и цивилизации

В этой связи целесообразно поставить вопрос: чем же были вызваны неоднократный подъем и упадок кочевых народов, обладавших неизменно в течение двух тысяч лет одним типом хозяйства – кочевым скотоводством, которое мало нуждается в технических усовершенствованиях? Потому оно и остается примерно на том же уровне производительных сил и может рассматриваться как параметр, т.е. исходная точка отсчета. Для Западной Европы это неприемлемо потому, что влажный, морской климат дает меньшие перепады, нежели интенсивное развитие социосферы: производительных сил и производственных отношений.

Внутри континента наоборот: природные условия, особенно степени увлажнения степной зоны, меняются очень сильно и часто. За 2000 лет отмечены три засушливых столетия: III, X и XVI в. [132], причем на западе Великой степи идет зимнее циклональное увлажнение: снегопады и оттепели, а на востоке – в Монголии – летнее: мало снега зимой и весенние дожди, приносимые тихоокеанскими муссонами, что дает возможность скотоводам кочевать круглый год, без заготовок сена [98]. На западе же экстрааридные районы находятся лишь в Приаралье.

В зависимости от активности Солнца циклоны и муссоны порой смещаются к северу – в лесную и арктическую зоны [1]. Тогда в Монголии и Казахстане расширяются пустыни: Гоби и Бетпак-Дала, – тайга отступает в Сибирь, уступая место степи, а в Китае отходят на юг субтропические леса; на их месте появляются песчаные барханы с тамариском, немного закрепляющим песок [208а), с.75 и сл.]. Как только циклоны и муссоны возвращаются назад, пустыня сужается, и окраины зарастают степными травами, а леса наступают с юга и севера [81, 89]. Этот географический феномен легко увязывается с экономикой кочевников, достаток которых зависит от площади пастбищных угодий. Поскольку климатические колебания в Центральной Азии относительно продолжительны – от 150 до 300 лет, возникает возможность сопоставить эти явления с колебаниями мощи кочевых держав в извечной войне против Китая.

В свое время мыслители XVI – XVIII вв. Ж. Воден, Ж.Л. Монтескье и И.Г. Гердер, в соответствии с научным уровнем их эпохи, предполагали, что все проявления человеческой деятельности, в том числе культура, психологический склад, форма правления и т.д., определяются природой стран, населенных разными народами. Эту точку зрения в наше время всерьез не разделяет никто. Но и обратная концепция, вообще отрицающая значение географической среды для истории и удачно названная акад. С.В. Калесником «географическим нигилизмом» [158, с.212], не лучше. Тот факт, что географическая среда не влияет на смену социально-экономических формаций, бесспорен, признание подобного влияния было бы географическим детерминизмом. Но могут ли вековые засухи или трансгрессии внутренних водоемов, скажем – Каспия или озера Чад, не воздействовать на хозяйство затронутых ими регионов? [83, с.52 и сл.]. Например, подъем уровня Каспийского моря в VI – XIV вв. на 18 м не очень повлиял на его южные, гористые берега, однако на севере огромная и населенная площадь Хазарии оказалась затопленной. Это бедствие так подорвало ее хозяйство, что, с одной стороны, заставило хазар, покинув родину, расселиться по Дону и Средней Волге, а с другой – повело к разгрому Хазарского каганата в 965 г. дружинами киевского князя Святослава. Аналогичных случаев в истории немало.

Вот почему следует определить компетенцию физической географии в этнической истории. Суть дела состоит в корректной постановке общих для истории и географии проблем и в разработке методики такого исследования. Для соответствующего анализа системный подход важен здесь как способ организации огромного и разнообразного исторического материала. Используя его применительно к XII – XIII вв., мы находим определенный смысл в таких, допустим, понятиях, как «христианский мир», который включал в себя кельто-романо-германскую католическую Западную Европу; «мусульманский мир», тоже являющийся некоей системой, а отнюдь не только районом исповедания одинаковой веры, ибо, к примеру, в Египте господствовали близкие к карматам Фатимиды, которых сунниты не признавали за мусульман; Индия – не только полуконтинент, но и историко-культурная целостность, связанная, в частности, кастовой системой; Китай, не считавший в то время «своими» ни чжурчжэней, ни тангутов, ни монголов. А эти последние вместе с кыпчаками составляли тоже особую систему, несмотря на постоянные межплеменные войны, которые, между прочим, являлись в то время одним из средств общения. Ведь французские феодалы или русские удельные князья тоже постоянно воевали друг с другом, но это не нарушало этно-культурное единство Франции или Великого княжества Киевского, несмотря на их политическую раздробленность в XII – XIII вв.

Учет историко-культурных целостностей – только полдела, ибо они всегда находятся в географической среде, с которой постоянно взаимодействуют. Развитие культуры тесно связано также с техносферой (хотя и находящейся на поверхности Земли, но качественно отличающейся от биосферы, к которой сопричастны физические тела людей) и с обществом. Общество – социосфера – развивается спонтанно, согласно закономерностям, имманентно ему присущим и открытым марксистской наукой. Таковы основные параметры этнической истории, а воздействие географической среды, т.е. тех или иных ландшафтов, – лишь один из параметров. Пренебрежение же им, как и любым иным, делает исследование неполным, тем самым и неполноценным.

Вот правильная дефиниция: «Историческая география изучает не географические представления людей прошлого, а конкретную географию прошлых эпох» [266, с.3]. Так, исторические материалы широко применяются как источник для восстановления древних климатических условий жизни. В этом плане развивалась известная полемика между акад. Л.С. Бергом [см. его концепцию: 20] и вице-президентом Географического общества СССР Г.Е. Грумм-Гржимайло [57]по вопросу об усыхании Центральной Азии. Связанную с этим вопросом проблему колебаний уровня Каспийского моря в I тыс. н.э. пытались решить также путем подбора цитат из сочинений древних авторов [5, 21, 261] и русских летописей [41, 26]. В обоих случаях итоги трудоемких исследовании не оправдали ожиданий. Иногда сведения источников подтверждались, иногда же проверка другим путем опровергала их.

Отсюда вытекает, что совпадение полученных данных с истиной, добытой путем многих уточнений, бывает делом случая, что свидетельствует о несовершенстве методики исследования. В самом деле, путь простых ссылок на сочинение древнего или средневекового автора легко может привести к ложному или неточному выводу. Ведь летописцы упоминали о явлениях природы либо между прочим, либо исходя из представлений своего времени, когда грозы, наводнения и засухи трактовались как предзнаменования или божье наказание за грехи. И тут, и там явления природы описывались выборочно, причем если они оказывались в поле зрения автора. А сколько их было упущено, мы не можем даже догадаться. Один автор обращал внимание на природу, другой, в следующем веке, не обращал. Поэтому может оказаться, что в сухое время дожди как явление редкое и важное упомянуты чаще, чем во влажное, когда они привычны. Историческая критика тут помочь не в состоянии, потому что по отношению к пропускам событий, не связанных причинно-следственной зависимостью, она бессильна.