Николай Григорьев - Бронепоезд Гандзя

Я увидел на многих бойцах свежие, наскоро сделанные и сочащиеся кровью белые повязки.

"Уже побывали в атаке... - догадался я. - Не вышло, значит, Проскуров остался у врага... А теперь будет еще атака, да не одна".

Я крикнул с холма вниз Малюге, чтобы он приготовился к бою.

Артиллерист принял команду и в знак этого помахал мне своей шляпой.

Сверху я видел весь наш поезд, до мелочей, увидел даже нагар в широкой паровозной трубе. Держит теперь машинист порядок, не дымит.

Услышав мою команду, из полувагона выскочил Никифор с телефонным аппаратом.

- Туда же линию, к наблюдательному? - спросил он, разбирая провода.

Глянул я... А где же деревья, где клен?

В полуверсте от меня, на месте рослых ветвистых деревьев, торчали только расщепленные колоды, и вся земля вокруг была изрыта снарядами. Это все, что осталось от моего наблюдательного пункта...

"Куда же мне взобраться?"

Но мне не дали размышлять.

Вдруг по цепи бойцов пронесся сдержанный говор:

- Уже в контратаку поднялись...

И тут же приказание командира:

- Вразброд не стрелять! Ударим залпом!

Я глядел на быстро приближавшихся вражеских солдат и, сам не зная почему, не в силах был оторвать взгляда от этого страшного зрелища.

- А ты чего маячишь тут? - закричали на меня с разных сторон. - Ложись!

Уже лежа, нацелив бинокль, я уткнулся взглядом в знамя, которое поднял и развернул над головами атакующих дюжий парень с голой грудью. Половина знамени голубая ("блакитная" - по-украински), половина желтая... На солнце засверкали широкие, заграничной выделки, примкнутые к винтовкам, штыки-кинжалы...

На миг все затихло.

Я услышал свое хриплое от волнения дыхание. И вдруг справа, слева, из-под кустов, из-за камней рванули по петлюровцам молчавшие до того пулеметы.

"Та-та-та-та-та!.." О, эти звуки показались мне прекрасной музыкой! А соседи пехотинцы даже повскакали из травы, в которой укрывались. Но резкое слово командира - и бойцы опять залегли.

А пулеметы делали свое дело. Вот получивший пулю петлюровец завертелся волчком и хлопнулся задом наперед. Вот другой, третий, четвертый повалились ничком...

- Огонь! - рявкнул мне в ухо подбежавший с бронепоезда матрос и сунул в руки жестяной рупор. - Связной от Теслера передал: "Огонь, прямой наводкой!"

И я начал командовать прямо с холма. Гаубица била частым огнем, но я от волнения едва различал, где падают мои снаряды. Я видел разрывы, видел, как от пламени и дыма шарахаются целыми толпами вражеские солдаты, но ведь били по ним и наши полевые батареи. А там артиллеристы классные, и, конечно, они-то и наносили подлинный урон врагу.

Но петлюровцы не дрогнули. Вот они прибавили шагу, вот уже они совсем близко... Наконец-то наши команды к встречному бою...

- Вперед! За Советы!

- Ура-а-а-а!..

Пригнув головы и крепко сжимая винтовки, бойцы бросились в штыковой бой...

* * *

Цепь за цепью, рота за ротой скатывались с холмов наши бойцы - били, крошили, расшвыривали петлюровцев штыками и прикладами - и погибали в неравной борьбе: никто из них уже не возвращался...

Бронепоезду и батареям было приказано не умолкать, а бить по цепям, которые шли атакующим на поддержку, - и мы, всей командой, работали у орудия, не разгибаясь. Временами я выскакивал с бронепоезда на холм для корректировки огня, но сил не было глядеть, как торжествующая орава с желто-блакитным знаменем растаптывает редкие цепи наших геройских бойцов...

- Вперед, на выручку! - кричал я, забывая сразу и боевой порядок, и приказание комбрига: "Не выставлять поезд под огонь!"

Я скатывался со своего холма в вагон, к артиллеристам, и мы с бронепоездом вылетали из-за укрытия в гущу вражеских солдат, били в упор из гаубицы, секли по ним направо и налево из пулеметов.

Но башенный бронепоезд! Едва мы попадали к нему на прицел, как он накрывал нас тучей снарядов. Снаряды у него оказались много меньше наших трехдюймовые, но залп его из четырех пушек мог быть для нас смертельным. И в дыму, грохоте, вони, не видя уже ничего вокруг, мы катили обратно за холмы.

Эти наши вылазки заметил комбриг и галопом прискакал к бронепоезду на своем рослом жеребце.

- Арестую! - закричал он, вздернув жеребца на дыбы. - Под суд пойдете! Не сметь выдвигать гаубицу под огонь! Это вам не бронированный поезд, а тыловая орудийная площадка. Извольте это запомнить.

И Теслер, отдав лошади повод, помчался прочь.

Что он сказал? "Не бронированный поезд... Тыловая площадка..."

Ошеломленный, я глядел вслед удалявшемуся Теслеру. Может быть, я ослышался?

Я обернулся и посмотрел на матроса, на Малюгу и на всех остальных в вагоне.

Бойцы, отступясь от орудия, стояли кучкой в стороне.

Они молчали. Так продолжалось несколько минут.

Первым заговорил Федорчук.

- А знаете, братишки, нет худа без добра, - сказал он, подвернув под себя гильзу с порохом и садясь на нее. - Ведь вот всю эту ночь меня мыслишка кусала: как, мол, ты, Федорчук, назовешь новый боевой корабль, куда тебя, непоседу, опять служба прибила? Думал я, думал - никак. А сейчас названьице само собой мне в голову вошло. Назовем мы, ребята, наш поезд... - матрос хлопнул себя по колену, - "Тыловой громобой". Согласны? Голосую. Кто против?

Все засмеялись и стали присаживаться кто куда.

Только Малюга не сел. Он сурово взглянул на матроса.

- А я вот что скажу, моряк, - заговорил он, тронув матроса за плечо. Всякой орудии, знаешь, свое место обозначено, все равно как и человеку. Легкая орудия - ей место поближе к позиции. А взять тяжелую орудию - тяжелая всегда отступя от легкой становится. Это уж так, по уставу... - Тут он прошелся совсем близко около меня и пробурчал в мою сторону: - Забула мати, як детину звати!..

- Кончили разговоры! - объявил я. - По своим местам становись!..

Все стали к орудию.

Я опять полез с рупором на свой холм, но тут машинист объявил, что у него вышла вся вода и что если стоять еще, то прогорит топка и паровоз выйдет из строя.

- Отбой! - скомандовал я.

Я запросил штаб, и мне разрешили сняться с позиции.

Поезд тронулся.

Я забрался в самый конец нашего железного, но уже во многих местах продырявленного вагона. Там я присел на груду сваленных порожних ящиков из-под снарядов.

Надо было собраться с мыслями.

"Что же это такое? - спрашивал я себя. - Бронепоезд - и вдруг превратился в тыловую площадку..."

* * *

Остаток дня мы провели на своем разъезде.

Завечерело. Федорчук сварил на костре похлебку, сели ужинать.

За ужином было невесело. Ни разговоров, ни смеха, ни задорной матросской шуточки. И едят-то, гляжу, мои ребята, словно чужое дело делают. Хлебали, хлебали, да так и не опорожнили ведро. Матрос, ворча, выплеснул варево за борт в канаву.

Нет, вижу, так дело не пойдет: потолковать надо с ребятами, разъяснить им наше новое положение, а то они совсем носы повесили.