Сергей Григорьев - Красный бакен

Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ

КРАСНЫЙ БАКЕН

Рассказ

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

На берегу реки

"Ермак"

Машина

Разведка

Беда

В огне

________________________________________________________________

На берегу реки

Максим, съежась, сидел на возу и почти спокойно смотрел, как положили на телегу и покрыли брезентом, словно мертвых, отца и мать.

Каждое утро увозили больных, и еще никто из них не вернулся обратно.

Больше месяца стоят табором беженцы под городом, по волжскому берегу. Спасаясь от наступления казаков, снялись со степных хуторов, чтобы уйти куда-то за Волгу, в такое вольное место, где нет войны.

Волга стала преградой. Сначала ждали переправы, посылали в исполком просить - обещали. Да где же переправить десять тысяч возов! Беженцы стояли на берегу, ломали заборы и сараи и жгли по ночам, дрожа от лихорадки, костры...

И Максима знобило. И хотелось ему сказать тем, кто забрал на воз отца и мать: "Возьмите и меня". Не взяли бы. Остался один. А дядя Игнат - разве он чужой?

Дядя Игнат посмотрел, как мальчик пытается прикрыть на груди прорехи старой свитки, и сказал:

- А чтоб и тебя холера забрала!..

Да, вот если бы Максим заболел холерой, его бы тоже увезли в больницу. А с ним "трясця" - это всех бы надо забирать, всех на берегу трясет лихорадка.

Дядя Игнат ушел куда-то. А Максим боялся сойти с воза: волы хотя и исхудали так, что мослы торчат, но все же свои - у них добрые морды и темные печальные глаза. Впустую жуют жвачку. Кругом все чужие: всех, кто знал Максима, тоже свезли в больницу.

Только воз, да волы, да плуг, опрокинутый вверх поржавелым лемехом, свое... В пыли берег - серый, серые на нем дома, и серые, полуживые среди табора бродят люди, роясь в кучах - нет ли чего съестного. Видит Максим, что ребятишки вылавливают у заплеса из воды арбузные корки и жуют их, и хочется ему тоже, да боится кинуть воз: ведь теперь хозяин-то он... А хочется есть и пить.

Солнце все выше в белесой, пыльной мгле. Максиму нестерпимо печет открытую голову, а под ложечкой лед, и бьет озноб... Пить хочется... И река плещет желтой волной рядом. Кто бы принес испить...

- Мамынька! - шепчет Максим, склонясь к нахлестке фуры. - Пить!..

Мамыньки нет. И дядя ушел куда-то и вернется ли, кто знает? Мальчик тяжко забылся под солнечным пеклом - припадок лихорадки прошел сном, и было уже за полдень, когда он проснулся, услыхав сквозь дрему кем-то сказанные слова:

- А мальчишка-то чей?

И голос дяди Игната ответил:

- А кто его знает. Теперь все хлопцы ничьи.

Максим поднялся в фуре и увидел, что дядя Игнат стоит перед волами, а вместе с дядей в поддевке и картузе старый прасол с посошком из можжевеловой узловатой палки в руке. Прасол потыкал посошком исхудалые бока волов:

- Одна кожа да кости...

Максим понял, что дядя продает волов на мясо. Мальчик, вцепясь в грядку фуры руками, сипло, но громко сказал:

- Волы-то мои!

Старик посмотрел на Максима из-под седых бровей щелочками серых пустых глаз и спросил:

- А ты кто?

- Хозяин.

- Как - хозяин?

- Так, хозяин.

И Максим рассказал, что батьку и мамку свезли в холерный барак.

- А это все теперь мое.

Мальчик положил руку на грядку фуры, потом на плуг, протянул руку к волам и повторил: "Мое". Старик рассмеялся:

- Так, говоришь, хозяин ты?

- Хозяин.

- Теперь, милый мой, хозяев нет.

- Я наследник, - ответил Максим серьезно.

Отец его всегда называл наследником.

Старик рассмеялся еще пуще:

- Наследник? И наследников ноне не полагается.

Прасол снова обратился к волам и, тыча в их бока палкой, щупая кожу, стал торговаться. Дядя Игнат не уступал в цене, и Максим с радостью понял, что продажа расстраивается.

- Два с полтиной, - говорил прасол, стукая в землю посошком.

- Три, - угрюмо повторял Игнат, уставясь в землю, и в это время он был похож на быка.

Волы, не зная и не думая о том, что их ожидает, все так же печально и добродушно жевали свою пустую жвачку.

- Да и волы-то не твои, быть может, - сказал прасол. - Вон хозяин-то сидит. Будьте здоровы!

Старик взялся за козырек, где было засаленное пятно, будто хотел снять картуз для поклона, и, отшвырнув с дороги камень посошком, ушел, постукивая им о землю.

Вечерело. Пыль слеглась. Ярче загорелись по табору здесь и там дымные костры. Волны Волги следом за шумным пароходом заалели, загорелись и с плеском, добежав до берега, затихли. Лес за Волгой стал червонно-золотым, а там, за лесом, где-то вольная земля. Но Максим больше не думал о вольной земле. Его опять знобило. И дядя Игнат, лежа с ним рядом, ворчал сердито:

- Хозяин! Наследник! Пошумлю заутро милицейского. Он тебя спытает, який ты есть хозяин.

Максиму думалось, что дядя шутит и подсмеивается над ним, а тот спросонья с усталой злобой говорил все то же, пугая мальчика, пока и сам не задремал... И Максим забылся тяжело и тревожно. Ему снился сон, что вдруг в ночи на сонный табор налетели казаки. Один подскакал к фуре, огрел Максима и Игната нагайкой и закричал:

"Эй, хозяева, вставай! Чьи волы?"

"Мои", - сказал Максим.

"Вставай, гони!"

Испуганно дрожа, Максим выбрался из-под тулупа, чтобы гнать волов, куда велит казак, и увидел, что нет ни казаков, ни дяди Игната. Табор спит. И дремлют меж фурами волы. Куда ушел Игнат? Опять за прасолом? Или за милицейским?

Максиму стало страшно. Он соскочил на землю, кинулся к своим волам, прижался щекой к теплой и сухой голове вола и прошептал:

- Прощайте, волики мои добрые...

Он так же обнял и второго вола. Тот коротко и горячо дохнул ноздрями в лицо мальчика.

Максим, пробираясь осторожно меж возов, воровато бежал к пароходным пристаням. Костры погасли. Светлело небо, гасли звезды. Рассветало. Там, где за лесом мнилась отцу и матери Максима вольная земля, заалела красная утренняя заря, и мальчик почуял сердцем, что и там идет война.

"Ермак"

Вдоль берега стоят пароходные пристани: на долгих черных баржах построены длинные дома в один этаж с железными крышами. От утренней росы крыши блестят. Всюду протянуты цепи и канаты, врыты в землю цепкие якоря и держат пристани на месте под тихим, ласковым, но настойчивым и непреклонным напором Волги. У пристаней дремлют пароходы. Везде пустынно. Лишь на одной из пристаней по сходням, колыша их, суетливо бегают грузчики; они на спинах таскают на пароход с подвод ящики с каким-то грузом.

Из трубы парохода нет-нет и выпыхнет клуб черно-бурого нефтяного дыма. Пароход готовится к отвалу... Еще горят на пристани огни.

Максим тихонько пробирается на пристань. У борта пристани стоит высокий седой старик с большой бородой, в валенках и ватном пиджаке, а рядом с ним - другой, моложе, широкий, с черной курчавой бородой, приземистый и узловатый, с длинными руками, в сапогах и замасленной куртке.