Сергей Григорьев - В октябре

- А ну попробуй, голубчик, сядь. Так, так! Чудесно, чудесно! Поддержите его, Лизавета Ивановна. Спусти ноги, братец... Обопрись на сестру... Ну, попробуй встать... Молодцом! Через недельку я тебя выпишу.

- Да я бы хоть сейчас плясать, ваше высокородие!

- Ну, а ты, Варкин, что? - спросил доктор.

- Да все бы, товарищ доктор, ничего, только третий день будто в лихорадке.

- Мы все в лихорадке. До свидания, братцы...

- Счастливо, ваше высокородие! - ответил Чириков.

Доктор и Лизавета Ивановна вышли из палаты.

Варкин запер за ними дверь и вернулся в палату.

Чириков сорвал с головы повязку и раскланивался во все стороны. Это был Аника-воин.

- Разыграли как по нотам! - сказал Варкин. - Ну, поздравляю! Теперь ты ефрейтор Чириков. Понял свою перемену?

- Рад стараться, товарищ Варкин!

- Носи его имя с честью. Хороший был товарищ! Воинский билет получишь из конторы при выписке.

- Покорно благодарим!

С одной из коек послышались всхлипывания. Все обернулись туда. Плакал раненый молодой солдат. Из темных глаз его по бледному лицу, опушенному рыжеватой бородкой, катились слезы.

- Комедию ломаете! - говорил он. - А Чириков-то умер. Снесли в погреб, кинули без гроба, будто дохлую собаку!

Варкин подошел к молодому солдату и, отирая ему слезы краем простыни, сказал:

- Утешься, Ваня! Гроб мы Чирикову заготовим и похороним с честью.

На дворе зафыркал мотор. Доктор готовился уезжать и уже занес ногу в автомобиль, но раздумал и пошел к главному подъезду особняка: доктор захотел повидаться с Федором Ивановичем.

- Они в картинной галерее! Пройдите коридором, широкая дверь прямо, указала Аганька.

- Осторожно! Архип, держи за левый угол! - покрикивал Федор Иванович, с отверткой в руке, принимая на себя угол тяжелой большой картинной рамы. - А, Михаил Абрамович! Наконец-то! Сейчас. Одну минуту...

Кучер и Ширяев осторожно опустили картину нижним краем на паркет. Доктор залюбовался: перед ним на зеленом лугу чудесного сада, под навесом темнолистых дерев, мальчики, сплетясь руками и смеясь, вели грациозный хоровод, едва касаясь травы легкими стопами.

- Прекрасная картина! - похвалил Михаил Абрамович. - Это Пикассо?

- По-вашему, пусть будет Пикассо! А у нас считается Матисс, - ответил Федор Иванович, прислоняя картину к стене. - Вот до чего мы дошли, доктор! Ну, что в Москве? Скоро конец? Кто победит?

- Победят, наверное, большевики. Но это не конец, а начало, - ответил доктор, беря Федора Ивановича под руку.

Он отвел Ширяева к окну и тихо сказал:

- Вы картиночки свои оставьте. Займитесь лучше женой: Анна Петровна меня очень тревожит - у нее галлюцинации. Она видит то, чего нет. Займитесь ею. Не оставляйте одну.

- Да полноте, доктор! У Анны Петровны галлюцинации? Видения? Вы не знаете моей супруги. У ней психика, так сказать, здоровая.

- Поверьте мне!

- Хорошо, доктор! Я вам вот что скажу... Чего тебе? - с досадой повернулся Федор Иванович к Ферапонту, который, тяжело топая, вошел в галерею и остановился у дверей с шапкой в руке.

- Да там юнкера пришли, так разводящий приказал: вас и меня к коменданту в училище требуют...

Федор Иванович выронил из рук отвертку:

- Меня к коменданту? Зачем?

- Да, полагаю, опять насчет чердака. Сию минуту требуют!

Федор Иванович широко раскрыл глаза и прошел мимо доктора, не простясь с ним, из галереи. За ним двинулся Ферапонт.

Доктор постоял еще минуту перед хороводом мальчиков и, опустив голову, задумчивый покинул галерею и уехал.

В погреб!

На дворе ветерок, и скупо падала первая крупа. Пахло серным дымом: не то порохом, не то гарью фабричных труб.

Ферапонта и Федора Ивановича увели. Прошел не час, а два, три и четыре - они не возвращались.

Федор Иванович не велел говорить Анне Петровне, что его увели.

- Не скажу! - ответила Лизавета Ивановна.

Костя проснулся, и стол накрывался в его комнате, чтобы он мог пить чай с родителями, не вставая с постели. Накрывала Аганька и сообщила, поглядывая на Костю, последние новости: Архип с Еванькой ходили за хлебом, хлеба не принесли - лавка закрыта, а очередь все-таки стояла долго, и там говорили, что большевики поставили большие пушки и будут из них громить Александровское училище. Уж одно ядро попало в стену тира на бульваре и проломило ее насквозь.

- А юнкера роют на Арбатской площади окопы. Кучер Архип, кухонный мужик Кузьма и конюх Иван испугались, что большое ядро попадет сюда, перелезли в чужой сад и убежали совсем. Мужиков у нас на дворе осталось здоровых: юнкер, Варкин да который выздоровел солдат... Чего мы будем теперь делать, барыня? Остались мы одни, беззащитные женщины...

Анна Петровна слушала жужжание Аганьки вполуха.

- Перестань болтать! Надоела! - оборвала девчонку Анна Петровна. Позови Федора Ивановича.

- А где их взять?

- Он в галерее с Архипом снимает картины.

- Архип убег, барыня, я же вам сказываю. А барина с Ферапонтом Ивановичем юнкера увели.

- Что такое ты мелешь? Когда? Куда? За что?

- А за то: большевиков на крышу не пускай!

- Папа пустил на крышу большевиков? - изумился Костя. - На крыше у нас большевики?

- Ну да, Костя, я не хотела тебя волновать, милый! - лепетала растерянно Анна Петровна. - Говорят, что с нашей крыши тоже стреляют... Откуда стреляют, не поймешь! Вздор!.. Да ты врешь, дрянь! - закричала Анна Петровна, топнув на Аганьку. - Никого у нас нет на крыше...

- Как же нет, барыня?! Который уже день стреляют. Сначала часто начали, а теперь пореже. Мне врать нечего, я не врушка.

- Пошла вон, дрянь!

У Аганьки затряслись губы:

- И уйду! И можете меня больше не звать - не приду!

На пороге Аганька обернулась и крикнула:

- Сама дрянь!

Анна Петровна ахнула и упала в кресло:

- Что же это? Что такое? Господи! Господи!

- Успокойся, мама. Что касается девчонки, всегда была грубая тварь. Что касается папа, то я сейчас отправлюсь к полковнику - я с ним лично знаком - и выясню недоразумение. Ведь ключ был у Ферапонта, и только он мог это сделать. А папа, конечно, не мог. Сын сражается за свободную Россию, а отец пускает на крышу - кто этому поверит? Что касается фугасных снарядов, они могут причинить большие разрушения, но у нас каменный погреб, мы все можем туда укрыться; там безопасно. Я пойду, мама, и узнаю, что с отцом. Что касается ружейного огня на улицах, я знаю, как держаться под обстрелом, не беспокойся. Налей мне чаю. И покрепче. Что касается стрельбы с крыши... - Костя осекся и смолк: где-то над их головами послышался тупой, но крепкий удар.

Задерживая дыхание, мать и сын прислушались.

- Костя! Это из тяжелого?

- Нет! Что-то другое, - шепотом ответил Костя.

Удар повторился - и в третий раз, и в четвертый, все чаще...

Костя и мать поняли, что с чердака бьют изнутри в забитую дверь чем-то тяжелым.