Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Благодаря долголетнему опыту политической деятельности Цезарь стал мастером политических интриг, комбинаций, борьбы. Он был «вождем демократии», который под конец своей карьеры вдруг очутился в роли государственного деятеля, фактически даже главы государства. Поэтому он как деятель государственный и оказался в лучшем случае талантливым дилетантом, а быть может, даже и «неудачником». Во всяком случае, бесспорно то, что не он создал ту политическую систему, которая характеризует собой государственный строй так называемой «ранней империи». Поэтому наиболее объективная оценка государственной (и реформаторской) деятельности Цезаря, а также итогов этой деятельности и ее исторического значения возможна лишь в сопоставлении с той политической системой, которая сложилась при Августе и которая носит обычно название «принципат Августа».

Что же касается намерений и стремлений Цезаря, связанных с царским венцом, то здесь, пожалуй, трудно прийти к какому–то определенному выводу. По всей вероятности, Цезарь — пусть даже с известными колебаниями — все же примерялся к этой новой роли и не исключал возможности подобного варианта. Для нас в данном случае представляет интерес не самое это намерение как таковое, но два связанных с ним момента. Во–первых, следует подчеркнуть, что стремление (если таковое имелось) к царскому венцу отнюдь не равнозначно наличию идеи (или концепции) «империи», если под последней подразумевать некое теоретическое «построение». Во–вторых, вопрос о стремлении Цезаря к царской короне связан, на наш взгляд, с гораздо более существенным для историка вопросом о социальной опоре Цезаря и о том сложном, своеобразном и даже парадоксальном положении, которое создалось после Мунды, т. е. в последние месяцы жизни и правления Цезаря. Есть все основания специально остановиться на этом вопросе.

Парадоксальность положения, сложившегося в Риме после битвы при Мунде, заключалась в том, что позиции Цезаря как диктатора именно в тот момент, когда он находился на вершине славы и видимого могущества, когда гражданская война победоносно завершилась, оказались не укрепившимися, а, наоборот, весьма существенно ослабленными. Каким же образом это произошло?

С момента возвращения Цезаря из Испании и по роковые иды марта 44 г. прошло всего пять месяцев. За это время не было никаких крупных событий, тем более конфликтного характера. Внешне все обстояло более, чем благополучно. Именно тогда Цезарь выдвинул ряд широких планов, о которых нам уже приходилось упоминать выше: от войны с парфянами и вплоть до осушения Помптинских болот. В ответ на все его проекты сенат декретировал ему новые почести. Однако наряду с перспективными мероприятиями не были забыты и более неотложные дела. Так, Цезарь провел очередное пополнение сената, во время которого он исключил из состава сенаторов ряд лиц и, наоборот, пополнил сенат своими креатурами, не остановившись перед дарованием сенатского звания отпущенникам и солдатам, в том числе даже происходящим из Галлии и только недавно получившим римское гражданство. Очевидно, в это же время общее число сенаторов было увеличено и доведено до 900.

Затем прошли выборы должностных лиц на 44 г. Во время выборов Цезарь, конечно, действовал на основании того самого установления, согласно которому он рекомендовал половину кандидатов. Выборы состоялись в декабре, причем консулами избрали самого Цезаря и Марка Антония. В числе 16 преторов избранными оказались М. Юний Брут и Г. Кассий Лонгин, причем первому из них Цезарь вручил городскую претуру, а второму — разбор дел, касающихся иностранцев.

Затем состоялись выборы эдилов и квесторов. Во время квесторских выборов произошел такой инцидент: когда 31 декабря были созваны трибутные комиции, то стало известно, что умер консул 45 г. Кв. Фабий Максим. По распоряжению Цезаря трибутные комиции превратили в центуриатные и на последний день истекающего года консулом избрали Г. Каниния Ребила, легата Цезаря в африканской и испанской кампаниях. Эта избирательная комедия дала пищу как для острот Цицерона, так и для общественного мнения, складывавшегося не в пользу Цезаря и обвинявшего его в «тиранических» замашках.

В 44 г. Цезарь был диктатором в четвертый раз, а консулом — в пятый. Положение его казалось бесспорным; новые почести, определенные сенатом, соответствовали уже не просто царскому достоинству, но открытому обожествлению. Так, он во время занятий государственными делами мог пользоваться не просто курульным, но позолоченным креслом, мог не только носить красные сапоги, как это делали некогда цари Альбы–Лонги, но даже имел право надевать царское облачение. Было постановлено, чтобы дни побед Цезаря ежегодно отмечались как праздники, а каждые пять лет жрецы и весталки совершали молебствия в его честь; клятва именем Цезаря считалась юридически действительной, а все его будущие распоряжения заранее получали правовую силу благодаря тому, что магистраты при вступлении в должность присягали не противодействовать ничему из того, что постановит Цезарь.

Цезарю определялась почетная стража из сенаторов и всадников, причем сенаторы должны были поклясться охранять его жизнь. Для одного из самых старинных праздников (Луперкалий) наряду с коллегиями Luperci Quintiliani и Fabiani создавалась теперь третья коллегия — Luperci Iuliani. Во всех святилищах и публичных местах совершались жертвоприношения и посвящения Цезарю; по всей Италии, в провинциях и во всех царствах, которые состояли с Римом в дружбе, устраивались в его честь различные игры. Для изображения или статуи Цезаря должна быть — как для изображения богов — подготовлена в цирке специальная подушка (pulvinar). Месяц Квинтилий переименовывался в июль, одна из триб получила имя Iuliae и, наконец, Цезарю посвящался ряд храмов, в том числе один общий — Цезарю и богине Милосердия, причем обе находящиеся в храме фигуры должны были протягивать руки друг другу. Все эти почести и решения следовало записать золотыми буквами на серебряных колоннах, поставленных у подножия Юпитера Капитолийского.

Нет ничего удивительного, что в этой обстановке общего сервилизма начинают возникать всякие слухи и разговоры о стремлении Цезаря к царскому венцу, тем более что его ближайшее окружение своими иногда чуть ли не провокационными действиями давало достаточно серьезные основания для подобных разговоров.

Например, кто–то, как говорит Аппиан, из тех, кто особенно поддерживал слух о стремлении Цезаря быть царем, украсил его изображение лавровым венком, обвитым белой лентой. Трибуны Марулл и Цезетий разыскали этого человека и арестовали его под тем предлогом, что они этим делают нечто угодное Цезарю, который уже и раньше протестовал, если о нем говорили как о царе. По свидетельству того же Аппиана, Цезарь реагировал на этот инцидент вполне спокойно. Но, когда его при возвращении из Альбы в Рим у городских ворот приветствовали как царя и народные трибуны снова разыскали инициатора этих приветствий и арестовали его, он, «потеряв терпение», выступил перед сенатом, обвинив трибунов в том, что они коварно навлекают на него подозрения в стремлении к тирании, и заявил, что считает их заслуживающими смерти, однако ограничивается лишением их должности и удалением из сената.