Сергей Утченко - Древний Рим. События. Люди. Идеи.

Лозунг concordia ordinum — в том или ином аспекте — звучит в речах Цицерона после его возвращения из изгнания, в годы «анархии», после смерти Цезаря и, наконец, в «Филиппиках», где он призывает всех «честных людей», все сословия объединиться против нового тирана — Антония.

Каков же в действительности реальный смысл этого лозунга, который Цицерон считал возможным провозглашать и отстаивать в самых различных политических ситуациях, в самой изменчивой политической обстановке?

Мы не будем выяснять такой интригующий, но мало уловимый момент, как внутренняя убежденность Цицерона в правоте этого лозунга, т.е. искренность его веры в возможность единения всех сословий. Это, в конце концов, момент второстепенный, хотя вся практическая сторона деятельности Цицерона, а также некоторые откровенные высказывания в его частных письмах едва ли могут оставить сомнения на этот счет. Важнее другое. Объективный смысл и политическая сила лозунга состояли в том, что он в условиях современной Цицерону римской действительности, в условиях напряженной борьбы политических группировок и их главарей, наконец, в условиях гражданской войны мог звучать, как лозунг «надпартийный», поднимающийся над «частными» интересами и распрями, во имя интересов «отечества» в целом. Конечно, и это достаточно известно, понятие отечества для Цицерона отождествлялось с понятием сенатской республики, и когда он скорбит о «гибели отечества», он имеет в виду гибель традиционного сенатского режима; но это отнюдь не снижало политической привлекательности лозунга в глазах его современников. Недаром в толпе, заполнившей улицы Рима после убийства Цезаря, раздавались призывы к свободе и часто называлось имя Цицерона. Он не принадлежал к заговорщикам и ничего не сделал для свержения тирана», но имя его в такой момент приобрело особое обаяние: оно было символом республики, а не той или иной «партии»; оно напоминало о благе и интересах «отечества» в целом.

Кроме того, когда мы говорим, что Цицерон был сторонником «сенатской республики» или «сенатского режима», то это не следует понимать в том смысле, что он выражал интересы выродившейся сенатской олигархии, которая занимала наиболее консервативные, реакционные позиции. В его понимании, «сенатская республика» — это тот строй, существовавший в «эпоху процветания», когда с руководящей ролью сената (и магистратов) разумно сочетались элементы «демократии» (т.е. было осуществлено смешанное государственное устройство). Недаром Цицерон все же считал нужным возразить своему брату Квинту, когда тот в диалоге «О законах» обрушивается на власть плебейских трибунов, как на наиболее типичный и вместе с тем, наиболее пагубный элемент демократического строя.

Таким образом, Цицерон выступает перед нами как выразитель умеренно–консервативных и «интеллигентных» кругов римского господствующего класса. Его пропагандистские лозунги concordia ordinum и consensus bonorum omnium имели достаточно четко выраженные политический смысл и направление. Учение же о наилучшем государственном устройстве (в той его части, где речь идет о смешении «простых форм») служило теоретическим обоснованием пропагандистских лозунгов, которые применялись Цицероном в его политической практике.

Вопрос о социальной природе того строя или «режима», который был установлен Августом, т.е. принципата, нами уже рассматривался, правда, довольно бегло и в общей форме. Сейчас мы хотели бы подойти к проблеме принципата с несколько иной стороны, а именно с точки зрения его идеологической подготовки и оформления. Для этого нам снова придется обратиться к трактату Цицерона «О государстве».

Нетрудно убедиться в том, что политическая фразеология, которой пользуются Цицерон (главным образом в названном трактате) и Август в перечне своих деяний (Res Gestae), в ряде деталей совпадает. Например, Цицерон нередко оперирует понятием auctoritas или термином princeps (иногда именно в единственном числе). В литературе также замечалось, что те качества и атрибуты, которыми Цицерон в трактате награждает первых римских царей, сконцентрированы затем в известном перечислении доблестей и нравственных достоинств на золотом щите, о котором упоминает Август, т.е. мужество (virtus), милосердие (clementia), справедливость (iustitia) и (pietas) благочестие. Очевидно, эти соответствия и послужили основанием для ряда новейших исследователей считать Цицерона сознательным сторонником и апологетом единовластия, идеологическим предшественником принципата.

Еще Ферреро высказывался в том смысле, что Цицерон в De re publica дал апологию принципата. Не менее определенно звучит утверждение Р. Ю. Виппера о том, что «руководитель государства» (rector rei publicae) Цицерона есть «монархический президент».

Названная тенденция нашла наиболее полное и яркое отражение в новой историографии в частности в немецкой, где она приобретает вполне определенную политическую окраску.

Так, Ф. Тетер усиленно настаивает на монархических симпатиях Цицерона. О монархическом идеале Цицерона говорит и Рейтценштейн, по мнению которого, Цицерон вносит свой корректив в Полибиеву схему смешанного государственного устройства Рима, подставляя на место «царского элемента» (т.е. консулов) своего rector rei publicae. Эд. Мейер считает, что образцом для Цицерона была «идеальная аристократия» под руководством принцепса, т.е. по существу некая конституционная монархия.

Однако эти представления настолько противоречат установившейся еще в древности репутации Цицерона, что они не могли не вызвать противоположного движения в самой же западноевропейской историографии. Мнение о Цицероне как апологете и провозвестнике принципата было основательно поколеблено работами Р. Гейнце. Он убедительно показал, что государство, которое имеет в виду Цицерон в своем трактате, есть аристократическая республика сципионовского толка. Понятие auctoritas, которым оперирует Цицерон, всецело находится в этой же сфере. И даже слово princeps есть типичное слово аристократической идеологии. Principes у Цицерона — всего лишь перевод греческого слова ἄοιστοι. Principes — это руководящие мужи сената.

Как видим, Р. Гейнце пытается опровергнуть взгляд на Цицерона как на апологета монархии путем анализа некоторых терминов (например auctoritas, princeps), которыми оперирует Цицерон. Он одним из первых пытался вскрыть внутреннее содержание этих терминов и доказать, с одной стороны, отсутствие в них монархического привкуса, а с другой стороны, подчеркнуть их традиционный и лояльный характер. В этом же направлении строит свое исследование и В. Шур, который занимает как бы промежуточную позицию, пытаясь показать, что Цицерон, некогда твердо стоявший на республиканских позициях, постепенно был вынужден пойти на уступки «монархической действительности» и примириться с нею. В. Шур думает обосновать этот тезис, прослеживая различные нюансы в словоупотреблении Цицерона. Его тоже интересует главным образом употребление термина princeps. Анализируя этот вопрос, он, однако, приходит к выводу, что, поскольку Цицерон все же употребляет слово princeps в единственном числе и применяет его к Периклу, а тем более к Помпею, то нельзя не считаться с тем, что слово приобретает «новый оттенок», и в этом–то как раз и заключается уступка Цицерона «монархической действительности». Если в речах после возвращения из изгнания слово princeps имеет еще республиканский смысл, то в речах «О своем доме», «За Сестия», в речи «О консульских провинциях» ив письме к проконсулу Лентулу Спинтеру в декабре 54 г. оно, несомненно, приобретает уже новый оттенок, наполняясь монархическим содержанием. Следовательно, Цицерон, делает вывод В. Шур, подготовил почву для монархической трактовки идеи принципата. Эти выводы в конечном счете приводят В. Шура к оценке Цицерона как «идеологического предтечи» принципата Августа и в одном месте он прямо называет Августа «непосредственным учеником Цицерона».