Эдмон Поньон - Повседневная жизнь Европы в 1000 году

Однако, разумеется, не бедняки способствовали распространению христианства среди простого народа. Эту функцию исполняли другие: больные, которых лечили дома, нищие, получавшие подаяние в виде «пирогов», и в особенности, наверное, нуждающиеся в помощи путники, для которых монастыри становились бесплатным постоялым двором. Между собой монахи должны были соблюдать заповедь молчания; тем более красноречивыми становились они в обществе тех, кому давали приют. Они разговаривали с ними о разных вещах, и то, что они говорили, разносилось их мимолетными гостями по дальним краям. Таким образом они формировали общественное мнение по разным вопросам на всех уровнях общества того времени, в основном же в низших его слоях. И практически единственными, кто это делал, были именно монахи: ведь у епископов не было такой возможности, а из приходских священников на это были способны опять же лишь монахи, приставленные к церквам в зависящих от монастыря деревнях; что до сеньоров, то у них были другие заботы, и им было некогда болтать со своими крестьянами.

Мы не знаем, о чем монахи говорили с простолюдинами. Однако никому не возбраняется попытаться представить себе это. Большое место в этих разговорах, должно быть, занимали рассказы о чудесной силе святых покровителей монастырей. Поэтому и возникали истории о чудесах, например о чудесах святого Беденикта. Эти чудеса не сводились исключительно к наказаниям вроде тех, что мы видели в предыдущей главе. Часто это были исцеления, разного рода благодеяния, воздаяния приверженцам святого. Эти рассказы не были призваны вдохновлять слушателей на веру, основанную на теологических рассуждениях. Тем не менее святой был неотделим от Христа. Идея о том, что чудеса свершаются Богом, а святые — всего лишь посредники, постоянно высказывается, например, таким клюнийским монахом, как Руаль Глабер, который привел в своих трудах множество подобных историй. Следует думать, что эта идея поддерживалась в монастырях неусыпными стараниями аббатов. Таким образом, идея единого Бога, единственного, всемогущего, который неотвратимо наказывает злонамеренных, но умеет прощать и поощрять добродетельное поведение, всеми средствами распространялась среди сельского населения.

В этой связи появлялась еще одна возможность привлечь внимание простого народа. Эта возможность возникала далеко не каждый день, но позволяла охватить большое количество населения. Она появлялась тогда, когда святые мощи предъявлялись народу в храме, в котором они хранились, или, что было еще лучше, перевозились в другое место, которое далеко не всегда должно было стать постоянным местом их пребывания. Эти «проявления» и «перенесения», как их называли, сопровождались огромными процессиями монахов и священников, одетых в самые пышные священные одежды. Адемар из Шабанна оставил нам рассказ, позволяющий представить себе празднества, состоявшиеся после того, как в базилике св. Иоанна в Анжели была обнаружена глава святого Иоанна Крестителя. «Все жители Галлии, Италии и Испании, воодушевленные этой новостью, спешили, горя желанием приехать в это место». Понятно, что в столь отдаленное место смогли приехать только король и крупные сеньоры: Роберт Благочестивый, Санчо, король Наваррский, их приближенные. Роберт привез с собой пышные дары: «блюдо из чистого золота, весившее 30 ливров, шелковые и золоченые ткани для украшения церкви». Огромное количество музыкантов, каноников, монахов… Адемар не упоминает здесь толп простого народа, но сразу пишет о том, что во время этих празднеств мощи святого Марциала были перенесены в монастырь святого Стефана в Лиможе, «в золотой раке, украшенной драгоценными камнями». Они проезжали через Шарру (нынешний главный город кантона в департаменте Вьенна), по-другому это место называлось Святой Шарру, потому что там хранился кусочек дерева от Святого Креста. Мощи сопровождали аббат монастыря святого Марциала в Лиможе и епископ этого города, а также многочисленные сеньоры и — на сей раз — «бесчисленная толпа народа». В миле от города навстречу им вышли монахи и «весь народ» Шарру. Мощи перенесли в церковь под звуки «древних гимнов», певшихся «в полный голос», затем была отслужена месса с тем же сопровождением. По возвращении в монастырь святого Иоанна в Анжели — новая церемония, при которой «каноники святого Иоанна пели по очереди с монахами святого Марциала тропы и хвалы, как это делается в дни праздников». После мессы «епископ, держа в руках главу святого Иоанна, благословил народ».

Святая неделя и Пасха, Рождество и Крещение предоставляли и другие возможности для того, чтобы воздействовать на души верующих. К обычным литургическим церемониям священники некоторых церквей добавляли символические инсценировки событий, описанных в Евангелиях.

Доказательством этому служит рукопись, написанная между 965 и 975 годами английским монахом-бенедиктинцем Этельуолдом, который рекомендует своим братьям по религии следовать примеру французских церквей и особенно Флёри-на-Луаре, чтобы «укрепить веру неграмотного простонародья и неофитов». Он подробно описывает, как можно изобразить положение во гроб и воскресение.

Вечером в Страстную пятницу два диакона подходят к алтарю, неся завернутый в плащаницу крест, изображающий распятого Христа в погребальных пеленах. Они помещают его в углубление алтаря, которое символизирует гробницу. На рассвете в день Пасхи один из монахов, одетый в стихарь, с пальмовой ветвью в руке садится подле алтаря. Трое других подходят к нему, неся благовония, и делают вид, будто ищут что-то. Как вы догадываетесь, это — блаженные жены-мироносицы, пришедшие умастить тело Иисуса и встретившие ангела. Между ними завязывается известный всем разговор на латинском языке: «Кого вы ищете?» — «Иисуса из Назарета». — «Его здесь нет…» После того как три жены поют хорал «Аллилуйя, Господь воскрес!», ангел раскрывает гробницу, и все видят пелены, брошенные воскресшим Иисусом. Жены-мироносицы развертывают их и показывают присутствующим. Все заканчивается гимном «Te Deum laudamus» [117] «Te Deum laudamus» (лат.) — «Тебе, Господи, хвалим». , который запевает аббат.

Речь здесь идет о том, что историки театра — и в частности дорогой моему сердцу и оплакиваемый мною Гюстав Коэн, которому эти строки обязаны своим появлением на свет, — называют литургическим представлением (литургической драмой). Это был зародыш сценического изображения Страстей и Воскресения, которые, все совершенствуясь, в последние века Средневековья превратились в пышные «мистерии», состоявшие из 30-40 тысяч стихов. В этом отношении 1000 год — всего лишь время, когда занималась заря будущих спектаклей такого рода.