Антон Керсновский - Философия войны в одноименном сборнике

подсознательная идея германского стратега, германского тактика — это чувство Спартиата, с

бичом в руке вышедшего на толпу трепещущих рабов-илотов. Отсюда — самоуверенность

их уставов, дерзание и порыв всех их начальников, культ мужественных инстинктов,

доведенный до предела, до гипертрофии, сочетается здесь с известного рода садизмом.

Психопатологическая сторона учений Шлиффена до сих пор не разработана. В психозе

«Канн» помимо экстаза полководца перед красотой и удачей двустороннего охвата

проскальзывают и нотки тигрового восторга потомков победителей Вара перед грудой из

семидесяти тысяч окровавленных тел римских легионеров — молодых, крепких, смуглых тел

ненавистной «южной расы». Чувство, никогда бы не пришедшее в душу русского,

французского, английского исследователя.

Пытаясь «пересадить на русскую почву» тактику Франсуа и Моргена, знаменитую

«методику» германских уставов и доктрин, рационалисты и позитивисты принимают

результаты за причины. Они видят доктрину военную, но не замечают доктрины

национальной. Они видят Франсуа и Моргена, но не замечают стоящих за ними Клаузевица,

Трейчке, Фихте, Меченосцев, двадцать столетий фаустрехта, короче — видя листья, дерева

не замечают, не принимают в расчет корней этого дерева. Обламывая ветку, пересаживают

ее на русскую почву в наивном расчете, что она пустит корни.

Германец считает себя «сверхчеловеком» — и этим низвел себя на степень

«подчеловека». Русский, по бессмертному определению наиболее яркого выразителя русской

национальной доктрины — Достоевского, — считает себя «всечеловеком». Германскую

национальную доктрину выковал громовержец Тор, русскую — вдохновил Христос. И те же

два начала сказались и на военных доктринах обоих народов. Меч Зигфрида выковывает в

преисподней карлик Миме — меч Ильи благословляет калика — угодник Божий.

87

Электронное издание

www.rp-net.ru

Вот почему русская военная доктрина — русская национальная военная доктрина —

должна носить в себе тот отпечаток высшей гуманности, что сделал из России на

протяжении одиннадцати веков «Божией рати лучшего воина».

Глава XXIII. Русская национальная военная доктрина

Сущностью той грани русского национального монолита, что носит название русской

национальной военной доктрины, является превосходство духа над материей.

Это превосходство бессмертного над смертным и ощущали русские канониры

Цорндорфа, целовавшие свои пушки, прощаясь с ними навсегда, «и не отходя от них ни на

шаг» в момент, когда их самих рубили латники Зейдлица — и когда немец на их месте бежал

бы или сдался. С этим чувством вышел Румянцов с семнадцатью тысячами на двести тысяч

турок в Кагульскую битву. Оно вдохновляло перо Суворова, набрасывавшего бессмертные

строки «Науки Побеждать», вдохновило и меч его, светя его чудо-богатырям и в серенькое

утро Рымника, и в знойные дни Требий, и в черном мраке альпийских ночей. Мушкетеры

Милорадовича, егеря Дохтурова, гренадеры Котляревского, стрелки Юденича, ударники

Корнилова — все они были движимы этим превосходством, ярким пламенем горевшим в их

душах и в душах их вождей.

Основы русской национальной военной доктрины были, есть и останутся следующие.

Будучи народом православным, мы смотрим на войну как на зло — как на моральную

болезнь человечества — моральное наследие греха прародителей, подобно тому, как болезнь

тела является физическим его наследием. Никакими напыщенными словесами, никакими

бумажными договорами, никаким прятаньем головы в песок мы этого зла предотвратить не

можем. Пергамент Парижского договора 1928 года — «пакт Бриана-Келлога» не избавил

человечества от войны, как намалеванный на дверях дракон не избавит китайца от чумы.

А раз это так, то нам надо к этому злу готовиться и закалять организм страны,

увеличивать его сопротивляемость. Это — дело законодателя и политика.

Военное искусство и военная наука (причем вторая призвана обслуживать первое)

имеют строго национальный характер, вытекая из духовных свойств и особенностей данного

народа, данной нации. Русского Мольтке не может быть, как не может быть немецкого

Суворова. В «суворовском» отношении немцы не пошли и не пойдут — дальше Блюхера. В

«мольткенском» мы могли дать самое большее Милютина. Наши учителя — Петр I,

Румянцов, Суворов — и те немногие русские полководцы и деятели, что вдохновлялись их

примерами, отнюдь не чуждые нам органически иностранцы. Фош и Мольтке не могут

быть нашими учителями — они могут быть, самое большее, лишь репетиторами.

88

Электронное издание

www.rp-net.ru

Насколько «Наука Побеждать» чище и выше софистики Клаузевица, схоластики

Шлиффена, блестящей метафизики фон Зеекта!

В основу организации вооруженной силы русская национальная военная доктрина

всегда кладет принцип качества и принцип отбора («не множеством побеждают»). На идее

отбора — привлечении в первую очередь дворянства — Петр и построил всю армию.

Русская армия XVIII века — прежде всего армия отборная, этим и объясняются все ее

подвиги в тот великий век.

Самая организация Российской вооруженной силы — как Московского Государства,

так и Петровской Империи — была следствием нашей самобытности. «Мы мало

сходствуем с другими европейскими народами», — писал Румянцов в своих «Мыслях по

устройству вооруженной силы». Упадок нашей Армии начался с подражания иностранным

образцам при Павле.

При ведении войны мы должны стараться избегать бесчеловечных ее форм. Отбросив

с отвращением «клаузевицко-ленинскую» теорию интегральной войны с ее терроризацией

населения неприятельской страны, вспомним слова второго (после Лазарева) нашего

главнокомандующего на Кавказе, князя Цицианова:

«Русские воины имеют за правило бить своего неприятеля когда нужно, но не

разорять его, ибо Россияне не умеют, победивши неприятеля, не присоединить его землю к

своему государству и, следовательно, собственность свою каждый обязан сохранять».

Если мы эти золотые слова прочтем не телесными, а духовными очами, то поймем

весь их вечный смысл. Присоединять неприятельские земли нам не надо (коль скоро они не

являются похищенным нашим достоянием) — хватит и духовного присоединения иноземцев

к нашей культуре. А это возможно лишь при отсутствии взаимного озлобления, незаживших

ран.

Не будучи бесчеловечными к чужим странам, можем ли мы быть зверями в

отношении нашей родной матери? Мы должны вести войну, стремясь как можно меньше