Анна Антоновская - Время освежающего дождя (Великий Моурави - 3)

За последнее время Саакадзе все больше изумляя "барсов", но послание к Теймуразу не только удивило, а и обрадовало. Царь, в утонченных шаири выражающий мысли, ни в чем не уступил шаху Аббасу, не попал в капкан льстивых посулов, подобно Луарсабу. Он достоин почестей и любви.

Не только князья и "барсы" тяготились правителем Кайхосро, но даже и азнауры.

Дато перечитал послание и спрятал в потайной карман.

Было решено, - только Гиви будет сопровождать доверенного посланника Великого Моурави к изгнаннику-царю...

Дато и Гиви исчезли неожиданно. Они уехали, как говорил Эрасти, поохотиться и погостить в Гурии.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Кахаберские высоты обрываются над Батуми. Густые поросли папоротника, мохнатя склоны, подстерегают ливень и жадно задерживают влагу, наполняя ущелья туманом. Осенью с гор Яланус-чам курды перегоняют сюда тучные стада на зимовку. Вблизи мыса Бурун-Табиэ высится мечеть с высоким минаретом. Глубокая гавань скрывает паруса фелюг от разгульного черноморского ветра. Разъяренный, он кидается вверх, сгребает облака и гонит их, как белых ягнят, к Трапезундскому пашалыку. Вой шакалов ночью будоражит побережье. Днем гоняются за солнечной волной дельфины. Над крепостными укреплениями Батуми зеленеет знамя с полумесяцем, - зорко стерегут янычары Гюнейский вилайет. Даже Чорох с трудом прорывается к морю, разбрасывая среди низких кустарников болотистые озерки.

По правому берегу Чороха извивается заваленная камнями турецкая тропа. Через боковые балки шумно стекают ручьи. Густой лес с трудом взбирается по уступам, но вершин достигает лишь мелкий дубняк. Угрюмеет ущелье, вытесняя оранжевое солнце. Хищные птицы резко кричат над скалистым отрогом, где тропа перебрасывается на южный берег по каменному мосту, лежащему на столбах.

Здесь, в одной агаджа от Батуми, притаилась крепостца Гонио. И всякий, кто проезжает по турецкой тропе, удивленно остановит взор свой на светло-красном шелке с вышитой короной и крылатым светло-зеленым конем, крепко сжимающим стяг, увенчанный крестом. Это колышется знамя кахетинского царя Багратида Теймураза Первого.

Взглянув на знамя, Теймураз вновь склонился над свитком: он заканчивал новое заверительное послание папе Урбану VIII, убеждая его, что если Ватикан окажет помощь в восстановлении его на кахетинском престоле, то врата ада навек захлопнутся и распахнутся райские двери, и он, царь Теймураз, обещает дозволить латинским миссионерам в священных владениях своих учредить каплицу веры.

Сняв тесьму с золотыми кистями с голубого свитка, он снова перечел подчеркнутые им строки, в которых Урбан VIII называл его родственником испанского короля, а грузин-иверцев - братьями испанцев-иберов, и закончил послание торжественным призывом к слиянию двух сил христианства для борьбы с "неверными агарянами"...

Усы, подкрашенные хной, скрыли легкую усмешку. Он бережно скрутил голубой свиток, расправил золотые кисти и отложил в сторону.

Теймураз уже готовился подписать свой титул, но вдруг в гневе отбросил гусиное перо. На послании святейшему папе расползалось серебристое пятно. Теймураз разорвал свиток, скомкал, швырнул в кусты дикого кизила и принялся переписывать текст золотыми чернилами. Но снова нахмурился и решительно отложил перо: забытые на каменном столе чернильницы за ночь наполнились дождевой водой... Недовольно оглядел длинный каменный стол, заваленный свитками, рукописными книгами, красиво вышитыми закладками. Взгляд его упал на кипу вощеной бумаги с его виршами. В грустные часы размышлений он в "Жалобе на жизнь" описывал превратности судьбы, изведанные им в годы боев и скитаний. Тогда его рука пером, как бичом, хлестала вероломную, безжалостную жизнь, обманчиво преподносящую в слащавой оболочке яд. Но в часы надежд, когда мягкое солнце обещающе падало с синепрозрачного купола, он скреплял омонимными рифмами строки пленительного вдохновения. Он перебрал испещренные страницы "Маджамы": восьмая ода еще была недописана. Его самого очаровал дифирамб в честь красного вина и алых губ, а трагический конец влюбленного в свечу мотылька, падающего на подсвечник с опаленными крылышками и не воскрешенного восковой слезой, так увлек поэта, что он забыл не только о послании к папе римскому, но еще о двух: к везиру Оттоманской империи Осман-паше и к святейшему патриарху Московскому и всея Руси Филарету.

Осман-пащу он просил передать новому султану Мураду, падишаху османов, свою благодарность за оказанное ему и царской семье гостеприимство в крепости Гонио. В течение одиннадцати лет он, царь Загемских и Иверских земель, Теймураз, сын Давида царя, пользовался благосклонными заботами Блистательной Турции, поддержавшей его воинской помощью и уделившей из великолепия своего под его руку четыре города - Олту, Намурдан, Ардануч и Кара-Ардаган со всеми селениями и угодьями. И как при султане Ахмете он вновь вернулся из Имерети в свое царство и внезапно сразил многочисленное персидское войско Али-Кули-хана, после чего отослал к подножию трона османов множество знамен и две тысячи пятьсот голов кизилбашей, так и теперь он клянется не склонить меча перед хищным шахом Аббасом. В случае оказанной Стамбулом помощи в восстановлении его на кахетинском престоле врата ада навек захлопнутся и распахнутся райские двери. Тогда он, царь Теймураз, поведет кахетинское войско под турецким знаменем на освобождение Багдада и других османских земель из когтистых лап "льва Ирана"...

Послание Филарету царь Теймураз написал по-гречески. Он заверял патриарха в верности православной церкви, в своем нежелании принять помощь от папы римского и приводил причины, вынудившие его до сего часа находиться в турецкой земле. Несмотря на то, что султан дал место ему, Теймуразу, и оказывал помощь войском и один раз и дважды, - он ничего не желает от султана и прибегает к самодержцу христианскому, к великому самодержавному царю, "к сыну твоему московскому и всея Руси, да к святительству твоему и к великому достоинству твоему, аки к отцу, милосердному государю христианскому, аки образу господа бога и спаса нашего Иисуса Христа. И молим вас: великий государь царь да нам поможет, как произволите, ратью или казною нам в помощь... И мы все и наша земля да будут царствия вашего работники ваши..."

Но эти послания казались забытыми, и лишь тень склонившейся ветки играла на вощеной бумаге. А царь-поэт, подняв руку, возносил свои оды к золотому потоку всесильного светила. И, словно внимая вдохновенным шаири, притихли птицы и травы.

Все земное забыто. Крылатые мысли парят над Парнасом, музы в прозрачных персидских одеяниях кружатся в легком грузинском танце...