Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил

После смерти Михаила Васильевича ты стал иногда ходить со мной на службу, а потом мы вместе, как могли, «подготовились», исповедывались и причастились. Совершенно случайно, – не было ведь у меня тогда никаких православных календарей – днем твоего первого причастия оказался День Михаила Архангела… 21 ноября 1993 года. Я не знала тогда, что за 16 дней до этого на Красной площади был торжественно освящен Святейшим Патриархом – Казанский Собор! Нас с тобой на этом празднике, конечно, не было… Мы собирались в Париж…

«Париж – всегда Париж». Это правда. Много, слишком много тяжелого, неприятного и грустного связывает нас с этим городом. Сколько разочарований, обид и слез! И все-таки… Когда ползешь по бесконечному транспортеру в каких-то космически-стеклянных трубах аэропорта Шарль де Голль и с удовольствием вдыхаешь парфюмерно-дезодорантный, сладковатый, такой знакомый запах… Когда проносишься внутри бетонных барьеров Переферик, а впереди уже почти различаешь, ставшие такими родными две высоченные колонны «Дю Трон»… Сердце замирает от предвкушения чего-то нового, радостного и праздничного!

Ничего радостного и праздничного, как всегда, не происходит. Разве что Жан-Пьерчик, с чисто женской заботой оставил нам в холодильнике очередной какой-нибудь «праздник живота». Не успев даже раздеться и поставить чемодан, ты бросаешься к пищащему уже телефону: свежайшая порция парижских сплетен – как утренняя газета к раннему кофе! Нас ждут с нетерпением и готовностью чем-нибудь огорчить. Тот, первый после смерти Гардера, приезд в Париж, был особенно горьким.

Мы снова, как раньше, как в догардеровские времена – одинокие и жалкие попрошайки. Мы снова пишем, ходим, клянчим. Мы снова что-то пытаемся объяснить, доказать, убедить. Мы снова видим вежливо-равнодушные с косметической какой-то, неискренней улыбкой лица. Никому нет до нас дела. В новом нашем, «регулярном»-таком правильном, таком «духовном» и «божеском» послушании – все так же лицемерны, чванливы и жадны, как и в Великом Востоке…

А тут еще «семейная драма» у Жана и Жан-Пьера. Постоянно мотаясь в командировки по нашей необъятной Отчизне, Жан в конце концов попался «на крючок» каким-то мафиози. «Крючок» был нам представлен немедленно, в день прилета. Желтовато-смуглый цвет лица этого косоглазого тщедушного татарчонка не мог скрыть его явной «голубизны». Мы с тобой подумали тогда, что за этим милым юношей из города Казани непременно скрываются какие-нибудь хитрые дельцы, «раскручивающие» влюбленного Жана.

С началом зимы в Париже проходят два больших масонских праздника. Оба они заканчиваются «жур де дам» – великолепными, на высшем уровне, вечерами с приемом и ужином «в честь прекрасных дам». Мы, разумеется, были всегда почетными, и что важнее всего – бесплатными – приглашенными и на «символических», и на «высших» градусах. Помнишь, нам, с нашими доморощенными привычками к «демократическому централизму» это масонская лукавая демагогия далась не сразу.

В отличие от марксизма – у масонства не три источника – три составные части, а всего один базовый «камень». Это «символическое» или «голубое» масонство. Первые три градуса считаются основными, самыми главными и как бы вполне достаточными для вольного каменщика. «Ученик – подмастерье – мастер» – вот и вся карьера.

Однако, это все – для дурачков-идеалистов. Для «лохов», как говорят сегодня у нас на Родине. Потому что есть еще «высшие градусы». Они заманчивы не только прелестными названиями – «Розенкрейцеры» – 18°, «Ареопаг» – 30°, но и тем, что весьма престижны. Как раз в высших-то градусах и начинается масонский карьеризм. Это дружно отрицают. Этого стесняются, особенно в Англии, где все так традиционно и добропорядочно. Зато в Америке за хорошие деньги буквально в один вечер, на одном собрании, можно сразу же получить 32°.

В Америке вообще чуть ли не все масоны – тотально – 32. Но все-таки не 33. Масоны 33° объединяются в особую ложу, которая называется «Верховный Совет».

Ты помнишь, как в разговоре с журналистом мы с тобой пытались объяснить, что в масонстве не существует подчинения низших высшим, что все ложи свободны и независимы друг от друга? На лице собеседника было написано сомнение, а мы с тобой искренне верили тому, что утверждали! Мы повторяли на разные лады: Великий Мастер Великой Ложи может, конечно, в чем-то руководить Досточтимыми Мастерами лож, входящих в послушание, но совершенно никому больше не подчиняется, ни от кого не зависит, ни перед кем не отчитывается. А Великий Командор, возглавляющий Верховный Совет высших градусов, в свою очередь – свободен, как от подчинения кому-либо, так и от командования кем-либо. Ты до сих пор убежден в этом?

Без Гардера даже светская жизнь, даже выезды на балы и приемы особой радости не приносили. Правда, теперь нас сопровождал Жан, которого ты «регуляризировал» в Досточтимой Ложе «Гармония» еще летом (в России же быть масоном дешевле!). Он был с нами, но мысли и душа его витали где-то…

На празднике «Высших градусов» произошел внутримасонский, но вместе с тем – международный, межконтинентальный скандал. Дипломат и умница Гардер умел каким-то образом улаживать противоречия между Американским и Французским (за которым – Европа) Верховными Советами. Теперь все пошло вразнос!

Дело – все в том же. Ратуя, как бы, за демократизм и общедоступность американцы отстаивали свое право откровенно торговать градусами. Европейская, старая традиция требовала сохранить все же элитарность, неприступность, особую избранность высших степеней. Это – суть конфликта. Частности и нюансы были выражены в каких-то деталях ритуалов и прочей внешней атрибутике. В итоге два Великих Командора не смогли договориться друг с другом. Американец, прилетевший на этот всемирный смотр масонских сил, на праздник не был приглашен, и остался у себя в номере.

Французский же Великий Командор был так потрясен, растерян и напуган, что даже с тобой советовался. Тем более, что твой статус в тот момент был вообще неопределенным: всего-навсего «досточтимый» (Великой-то Ложи России еще нет), а в то же время – уже 33! Это в твоем-то, таком юном по сравнению с другими «тридцать третьими», возрасте. Ты же был и чем-то вроде «духовного наследника» Гардера. Советы французскому командору ты давал перед приемом, на дневном заседании. А вечером, в процессе светского ужина, с подачи лихого пьяного Жана, мы позвонили американцу. Разговаривала с ним я. Какой это был позор! Он сообщил, что уже в постели и пожелал «спокойной ночи». Ужасно! А мы-то всего-навсего о деньгах, обещанных Гардеру, напомнить хотели…

Утром сквозь прозрачные стены аэропорта мы смотрели на подруливающий Ил-86, как Золушка – на тыкву с мышами. Я дала себе твердое обещание: на будущий год в Париж ни за что не мотаться. Хватит!