Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил

Ты помнишь, наверное, что самый последний квартирный обмен, в результате которого мы с Сашей оказались на расстоянии десяти минут ходьбы пешком друг от друга – нашла именно она? Но зато ты вряд ли помнишь, хотя я и рассказывала, о том, что на исповедь впервые привела Сашу я. Ее батюшка «замучил» до слез. И с этой самой первой исповеди Саша стала верующим человеком. Я еще десять лет спустя все бегала на исповеди и к причастию, как на что-то нужное, но не самое существенное в жизни. А моя сестра читала православные книги, ходила в храм каждое воскресенье и по праздникам, соблюдала посты и постные дни…

Снова стали мы как в детстве «двойняшками» только тогда, когда после Святой Земли я начала идти к вере… Саша помогала мне всеми своими книгами, всем сердцем и душой, а главное – молитвой. И как же она, бедная, страдала, плакала, просила у меня прощения, когда ты сделал ее своей сообщницей и лгуньей! Ты помнишь?

Квартиру, в которой ты поселил своего сына Гену, ты снял у Саши! Ты запугал ее, доверчивую и жалостливую мою сестру тем, что я, мол, мегера такая, никогда этого не пойму, и единственный способ сохранения мира в нашей семье – сделать из этого тайну. Когда ты ушел, Саша посчитала себя виновницей случившегося! Она все твердила, что причиной всему – ложь, а она, сестра моя, способствовала этой лжи, была ее соучастницей.

Я рассказала тебе о гибели Саши по телефону… Ты как будто бы даже и на похороны собирался, но не нашел времени ее проводить… Жаль! Она ведь была всегда добра к тебе, так хотела помочь и помогала… Как не хватает ее теперь мне! Единственное, что меня утешает – надежда на ее молитвенное заступничество уже не здесь, а у Престола…

И вот еще что. Я никогда не говорила тебе о том, что моя, всегда такая доброжелательная к людям, двоюродная сестра, моя покойная Сашенька, хотя и любила тебя всем сердцем, хотя и сочувствовала твоему терпению буйного моего нрава – частенько называла тебя – «Молчалин»…

…А потом ты снова меня обманул. И как! Обещал поехать со мной на кладбище и помочь поставить Глебу оградку на могилу… Позвонил накануне поздно, ночью уже, сказал, что занят и исчез совсем. Я не знаю, где ты был – в Ярославль ли уехал, на Кипр ли снова отдыхать…

3 июля, когда исполнилось полгода со дня смерти Глеба, за день до его дня рождения, мы поехали на кладбище с приятелем оператором. На метро, потом на маршрутке. Добирались долго. Мы и панихиду отслужили, и на могилку сходили. И для фильма о Казанском соборе сняли целый эпизод про этот храм в Ракитках, приписной к Казанскому…

Когда возвращались уже, подходили к воротам, неожиданно встретились с Олечкой! Оказывается, матушки из причта привезли цветы для могилы монахинь, перезахороненных здесь. Нетленные мощи сестер обнаружились при строительстве торгового центра на Манежной, где был в XV веке монастырь.

В Казанский собор нас подвезли на служебной храмовой машине. Купили кагора, за пирожками сбегали и в трапезной вместе с батюшками, с причтом помянули Глебочку. Как-то очень тепло и светло было за этим поминальным столом…

Приближался Успенский пост, а там и праздник Успения Божьей Матери – престол Пюхтицкого Успенского женского монастыря.

При моей нынешней нищете (зарплата доцента, а бабушкину пенсию задерживали), это была дорогая поездка. Но Ангелина, часто бывающая в монастыре, предложила ехать через Питер, автобусом. Путь – кривой, страшно неудобный и утомительный, зато дешевле. Но надо еще было деньги на визу эстонскую найти и на страховку, без которой не дают визу. Однако, Бог – милостив, и я получила, неожиданно, гонорар за старую еще публикацию. Соседи по даче обещали присмотреть за моей старушкой и котом… Поездка сладилась!

Говорят, что путь в монастырь всегда полон искушений. Не все было просто и у нас. Питерская моя сестра с мужем обещали встретить на московском вокзале и на своей машине отвезти к эстонскому автобусу. В монастырь всегда передают какие-то посылки, передачи, коробки… Мы с трудом затолкали их под свои боковые полки, а когда выгрузились утром на перрон, то оказалось, что ни моей сестры, ни «брата» твоего, ни их машины – нет. Пришлось ловить такси, тратить деньги. Автобус тоже ждали долго, мерзли, нервничали и еще получали передачи в монастырь от питерцев.

Когда от Йыхве до Куремяэ снова пришлось ехать на такси, я совсем приуныла. Весь путь занял у нас почти сутки, усталость от бессонной ночи, нервотрепки и дороги накопилась такая, что почти не помню, как втащила меня Ангелина за монастырскую стену, как потом кормили меня незнакомые, и показавшиеся очень суровыми, сестры. Помню только, что даже в этом своем состоянии, все же поразилась ослепительной чистоте и двора монастырского, и храма, и кельи, где мне предстояло жить, и белья на железной кроватке. В эту сверкающую чистоту и белизну я провалилась со своими грехами и слезами, как в наркоз перед тяжелой операцией.

Печальный колокольный звон разбудил меня, и я увидела на маленьком будильнике время – без четверти шесть. Будильник напомнил Святую Землю и Горненскую обитель, где тоже в каждой келье стояли точно такие же часики: никто не хочет проспать начало утренней службы. Торопясь в храм, я снова мельком заметила: мои, сброшенные вчера в прихожей, пыльные с дороги туфли, кем-то вымыты и аккуратно поставлены в рядочек с другими парами обуви.

От гостиницы до Успенского Собора – всего-то шагов пятьдесят между шпалерами роскошных роз, усыпанных каплями росы и издающих, кажется, звенящий тонкий аромат. Сплошные черные ряды монахинь в скуфейках и связках заполнили уже храм. Кое-где виднелись цветные пятна одежды паломников – мирян. Я грустно отмечаю про себя, что в длинном черном траурном своем одеянии буду, пожалуй, сходить за послушницу. Размеренно-бесстрастно высокий женский голос читает Часы. От этого голоса, от непроницаемо отрешенных незнакомых лиц монашеских, от какой-то неземной отчужденности, необыденности всего вокруг – мне становится вдруг бесприютно и одиноко. Сердце наполняется безысходной печалью. Страшная боль обиды на тебя, на Вику заливает, захлестывает душу, проливается жгучими горькими потоками слез. Руки снова немеют от физического почти ощущения тяжести остывающего тела моего единственного сыночка…

– Господи, миленький, добрый и всемогущий! Ну, отврати Ты от меня все эти грешные, злые и гордые мысли о том, что делали мои обидчики, когда мальчик еще в морге лежал! Ну, честное слово, Господи, я не хочу, не хочу больше думать ни о них, ни об их блуде, ни об их грязных масонских делах! Я искренне прошу у Тебя смирения, кротости, прощения грехов, спасения моей безмерно виноватой души…