Виталий Чечило - Солдаты последней империи (Записки недисциплинированного офицера)

— Окуня в томате.

— Что, не мог в масле? Мужики, не наливайте ему!

— Да я что? Это солдат положил.

— Ладно, налей «Бигосу».

Прячется в углу, закусывая мелко трясётся. «Гаврик», как гончий пес, просовывает голову в купе, втягивает носом воздух.

— Спичек у вас нет? А это у вас что? (Как-будто бы у нас армянский коньяк).

— Да не бойся, заходи, не унюхает твоя Алия.

Утром приходит, под глазом синяк — Алия, татарка, всё-таки унюхала.

Купейные вагоны считались «блатными», там можно было закрыться и жрать спирт, не оглядываясь на начальство и халявщиков. И те и другие сновали по вагонам вперемешку. Каждый начальник норовил стать и халявщиком. От него же не отвертишься, не дашь — донёсет, сука:

— Ага, голубчики, а что вы тут делаете? Спирт пьёте?

Сизоносые молча соглашаются с неоспоримым.

— Какой? Ректификат? Не гидрашку?

— Не-не-не, товарищ майор.

Наливают на пробу пол-стакана, чтобы сразу сдурел, но так, чтобы не тащить домой. В купейных вагонах и замполитам было трудно «стучать», кто чем занимается.

Езды до площадки был час, за это время столько судеб решалось. Перед моими глазами проходили целые жизненные драмы. Особенно запомнилось, когда вечером в пятницу шел отлов лейтенантов на наряд в выходные дни. Ушлые ПНШ (день же дурака провалял, на совещании не довел наряды), теперь ошалевшие носились по мотовозу с графиками, чтобы самим не загреметь. Искали безответных, чтобы расписался на обратной стороне приказа. В понедельник утром можно было показать командиру:

— Я ему довёл, а он, сука, не приехал.

И драли «суку». В других купе прапорщики договаривались, как рвануть в Тюратам и за счёт будущего имущества или пайков выпросить у тёти Кати десять бутылок водки. Идейные в купе резались в шахматы, как оказывалось потом, на интерес. Так увлекались, что могли проехать площадку. Нажравшиеся до поросячьего визга, курят прямо в купе; кто-то мечется, ищет закусь. Гришин и Коробков прямо из горла пьют одеколон «Шипр». Капитаны, кому под сорок и старше (т. е., которые уже ничего не боятся), сцеживают из конденсатного бачка воду, запивать спирт. Эти отпетые были бичом мотовозов. К молодым прапорщикам и офицерам они относились с особым презрением и цинизмом. Я сам наблюдал в мотовозе капитана, разлегшегося на нижней полке, высунувшего ноги в проход и презрительно смотрящего на толпящихся в проходе лейтенантов. Такие занимали купе и вязали сети — сесть туда уже никто не мог.

Вечерами мотовоз напоминал разбуженный улей. Все гудело, жизнь била ключом (кому в голову, а кому по ногам, в зависимости от дозы). Зато утром мотовоз напоминал погост. Каждый мечтал только об одном: доползти до места и поспать. На нижних полках сидели по чину. На верхних вповалку валялись лейтенанты в помятых штанах. Голова оперта на фуражку, по подбородку течет слюна. Обращение по любому вопросу вызывало неподдельную злобу. Главным было — не проспать свою станцию и в любом виде попасть на развод.

Дорога от мотовоза до части именовалась «Поле чудес», а часть, соответственно, «Страна дураков». Заставить после мотовоза остаться в расположении, чтобы увидеть всё, что я теперь описываю, было невозможно. Зимой пройти степью триста-четыреста метров до мотовоза — мука. Лейтенант пригонит из автопарка машину для начальства (проверяющих даже подсаживают), его самого из кузова выпихнут, бежит назад, как цуцик. В девять-десять вечера был второй мотовоз. Если и на него опоздаешь, например, из-за совещания, командир может смилостивиться, дать для «управленцев» автобус. Если сбежишь со службы раньше, нужно добираться попутками — до города 70 километров. Мотовозом неудобно, железнодорожная насыпь прикрывала беглецов только по грудь, приходилось красться вдоль неё, пригнувшись и сняв фуражку. С крыши это было хорошо видно. Однажды я, запасшись биноклем, пошел к замполиту:

— Хотите полюбоваться? — на что майор Нежуренко, умница, пьяница и бабник, ответил:

— Да, мы тоже так ходили.

Ничего не меняется, насыпь же не вырастет. За станцией росли кусты, в них можно было спрятаться. В 10:30 свистел утренний мотовоз, в него можно было вскочить под прикрытием движущихся вагонов.

Стоило распространиться слуху о формировании целинного батальона, задолго до оглашения приказа солдаты начинали шататься по расположению с песенкой «Целина, целина голубые дали, мы такую целину на хую видали». Самая высокая честь, предоставляемая полку, — отправить целинный батальон — в перечне возможных бед находилась сразу после глада, мора и трясения земли. Узнав в «верхах» о предстоящем, командир полка неделю не мог прийти в себя, болел, случались сердечные приступы.

Сформировать три роты полного состава, укомплектованные автомобилями, даже в те годы было непосильной задачей для части. Тем более, что ездили на целину не куда-нибудь в Ростовскую область, где кормят от пуза, а к язычникам в Мордовию убирать картошку. Если говорят, что на Украине плохие дороги, то там (в Мордовии), кроме дороги на Ижевск, они отсутствуют полностью, только просёлки.

В преддверии такой задачи начинается комплектация. На площадку комплектации, обычно на стадион, стаскивают машины. Своим ходом они, конечно, не идут. Самые ходовые — ЗИЛ 157. На нем никого не задавишь, лихачить нельзя, от милиции не сбежишь, больше 60 км/час не развивает — ревёт и идет на взлёт. Машина примитивная, на базе «Студебеккера», но исключительно надёжная, в Афганистане зарекомендовавшая себя с самой лучшей стороны. Отсутствует гидроусилитель руля, а часто и тормозов; технически, её уничтожить невозможно. Собирают со свалки, где они лежат лет по 10 (это обычное состояние для 157-го). Моют, красят, и, что интересно, — заводятся. Дать ЗИЛ 130 или 131, значит больше его не увидеть. Солдаты продадут колеса, могут продать в колхоз и саму машину. Поменяют номера, и не докажешь. Зато 157-й не продашь. Это военная машина — за километр видно. Для укомлектования снимают, достают, покупают, продают все, что можно. Идет страшный ёб, каждый защищается, чтобы не ограбили. Ломают замки, врываются на склады, создают комиссии. Выдают новые палатки; прапорщик ходит и не понимает, почему все должно быть новое, вместо того, чтобы взять и спихнуть старьё. Под палатки изготовляют досчатые помосты, и это в пустыне-то. За ночь разбивают подходящий вагон, к утру на путях остается только железный остов.

Показуха дичайшая, на уровне замначальника полигона. На мобилизацию русской армии отводилось две недели, здесь начинали готовиться с мая, выезжали в августе — раньше не получалось. Недели через две начинают заводить цель, чтобы вся эта орава доехала до станции погрузки — двести метров от места сборки. С буксира заводят «колуны», когда тот пройдет метров сто, все несказано рады. Трубы у машин раскаляются, зажигание не выставлено.