Владимир Русак - Свидетельство обвинения : церковь и государство в Советском Союзе

Наконец, 5-го марта 1922-го года митрополит получил официальное приглашение - пожаловать на завтрак в "Помгол" для участия в выработке инструкции о порядке исполнения декрета о церковных ценностях.

6-го марта митрополит явился в Смольный в сопровождении нескольких лиц, в числе которых находился бывший присяжный поверенный и юрист, консультант Лавры Иван Михайлович Ковшагов. Владыка представил Комиссии собственноручно им написанное и подписанное заявление. В этой бумаге, в корректном тоне указывалось:

а) Церковь готова пожертвовать для спасения голодающих все свое достояние;

б) для успокоения верующих необходимо, однако, чтобы они сознавали жертвенный, добровольный характер этого акта:

в) для этой же цели нужно, чтобы в контроле над расходованием церковных ценностей участвовали представители верующих.

В конце Владыка указывал, что если, паче чаяния, изъятие будет носить насильственный характер, то по своему пастырскому долгу, он должен будет осудить всякое активное содействие такому изъятию. При этом митрополит ссылался на тут же процитированные им каноны.

Митрополит встретил в "Помголе", как это удостоверялось и в обвинительном акте, самый благожелательный прием.

Выставленные им предложения даже не обсуждались детально, до такой степени они казались приемлемыми. Общее настроение было светлым, митрополит встал, благословил всех и со слезами сказал, что если так, то он собственными руками снимет ризу с Казанского образа Богоматери и отдаст ее на нужды голодающих братьев.

Но увы, вся эта иллюзия соглашения оказалась быстротечной. Московский центр, по-видимому, остался недоволен Петроградским советом, не уразумевшем истинных целей похода на церковные ценности. Перспектива изъятия по добровольному соглашению с духовенством, пожалуй, увеличила бы престиж последнего, что вовсе не улыбалось врагам Церкви. Не соглашение, а раскол, не примирение, а война. Таков был лозунг, о котором не догадался Петроградский совет.

Надо думать, что Петроградскому совету было сделано соответствующее разъяснение или внушение и когда уполномоченные митрополита явились, как было условлено, через несколько дней в "Помгол", чтобы поговорить о деталях соглашения, то они встретили там совершенно другое настроение и даже других представителей "Помгола".

Посланцам митрополита было весьма сухо объявлено, что ни о каких "пожертвованиях", ни о каком участии представителей верующих в контроле не может быть и речи. Церковные ценности будут изъяты в административном порядке. Остается условиться лишь о дне и часе, когда духовенство должно будет сдать власти "принадлежащее государству" имущество.

Представители митрополита заявили, что они не уполномочены вести переговоры на этой почве и удалились.

Легко понять, как глубоко был потрясен митрополит докладом своих представителей! Было ясно, что все его планы и надежды рушились.

Однако он не мог легко расстаться с тем, что считал уже достигнутым. Он отправил в "Помгол" вторичное заявление, в котором, ссылаясь на уже состоявшееся соглашение, вновь перечислил свои соображения, настаивая на них и указывая, что вне этого порядка он не видеть возможности способствовать умиротворению масс и благословить верующих на какое-либо содействие изъятию ценностей.

На это заявление никакого ответа не последовало. Всякие переговоры были прекращены. Чувствовалось приближение грозы.

Между тем, кое-где в Петрограде уже начались описи и изъятия, по преимуществу в небольших церквах.

Особо острых столкновений, однако, не было. Вокруг церквей собирались, обыкновенно, толпы народа. Они негодовали, роптали, кричали по адресу членов советской комиссии и "изменников" - священников бранные слова, изредка имели место оскорбления действием, наносили побои милиционерам, бросали камни в членов комиссии, но ничего серьезного не было. Самые "возмущения" не выходили за пределы обычных нарушений общественной тишины и порядка.

Власти тоже, по-видимому, не думали о муссировании этих событий. Но в ближайшие дни предстояло изъятие ценностей из главных храмов. Многое заставляло думать, что тут не обойдется так благополучно. Власти подготовляли какие-то особые меры. Население глухо волновалось.

В эти же дни произошли события, оказавшие решительное и неожиданное влияние не только на изъятие ценностей и на судьбу митрополита, но и на положение всей Русской Церкви. События эти послужили тем зародышем, из которого в скором времени выросла так называемая "Живая Церковь" (обновленцы).

В те дни никто еще не предвидел возникновения раскола среди духовенства. Наблюдались, конечно, разногласия, чувствовалось, что среди духовенства есть элементы авантюрного характера, склонного пойти на все требования власти, но серьезного значения им не придавали.

Духовенство держало себя пассивно, даже "лояльно". Для раскола нужен был, если не повод, то предлог и притом демагогического порядка. Этот предлог был найден, не без усиленного подстрекательства, разумеется, со стороны врагов религии и Церкви.

Наступившая заминка после сорванного соглашения по вопросу об изъятии давала возможность фрондирующей, недовольной части духовенства выступить под флагом необходимости безотлагательной сдачи церковных ценностей.

24-го марта 1922-го года в "Петроградской Правде" появилось письмо за подписью 12-ти лиц, среди которых были и будущие столпы "Живой Церкви": священники Красницкий, Введенский, Белков, Боярский и другие. Авторы письма решительно отмежевывались от остального духовенства, укоряли его в контрреволюции, требовали немедленной и безусловной отдачи всех церковных ценностей и т.д.

Надо, однако сказать, что несмотря на вызывающий тон письма, авторы его не могли не признать (такова была сила правды), что следовало бы все-таки во избежание оскорбления религиозных чувств православного населения, чтобы в контроле участвовали представители верующих.

Нужно также заметить, что в числе подписавших письмо были лица просто недальновидные, увлеченные своими товарищами и впоследствии глубоко раскаявшиеся в подписании этого письма. Враги Церкви торжествовали. Раскол был налицо. Нужно было только всячески его раздувать и углублять, а на это Советы мастера.

Петроградское духовенство было невероятно поражено и

возмущено письмом 12-ти, в котором оно имело полное основание усматривать все признаки клеветнического доноса. На состоявшемся многолюдном собрании духовенства авторам письма пришлось выдержать жестокий отпор.

Главным защитником выступления 12-ти был Введенский, произнесший пространную речь, чрезвычайно наглую и угрожающую. Ясно было, что он уже чувствует за собой могущественную "руку".