Петр Мультатули - Господь да благословит решение мое (Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов)

Николай II, как мало кто из его окружения, чувствовал всю опасность надвигающейся бури. Это хорошо видно по его действиям в обстановке европейского кризиса лета 1914 года. Царь всеми силами пытался оттянуть начало мобилизации, не оставлял надежды договориться с Императором Вильгельмом II даже тогда, когда ситуация была безнадежной. Сознанием ответственности перед своей страной и призывом к миру были исполнены телеграммы царя германскому кайзеру, которых тот не захотел услышать. "Мы далеки от того, - писал он кайзеру в телеграмме 18 июля 1914, - чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Я верю в Божье милосердие и надеюсь на успешность твоего посредничества на пользу наших государств и европейского мира. Преданный тебе Н."{17}.

Телеграммы Николая II полны миролюбия, а в своих действиях он готов был пойти даже на опасные, с военной точки зрения, шаги, такие как, например, приостановка мобилизации, в надежде на благоразумие германского руководства. Однако, в ответных телеграммах Вильгельм II, который много говорил об ужасах войны и необходимости мира, не желал все же искать никакого компромисса, а разрешение кризиса видел только в безоговорочном успехе Германии и Австро-Венгрии, и потому ставил ультиматумы: "Вчера, - писал он Царю 19 июля/1 августа 1914 года, - я указал твоему правительству единственный путь, которым можно избежать войны. Несмотря на то, что я требовал ответа сегодня к полудню, я еще до сих пор не получил от моего посла телеграммы, содержащей ответ твоего правительства. Ввиду этого я был принужден мобилизовать свою армию. Немедленный, утвердительный, ясный и точный ответ от твоего правительства (т.е. фактическая капитуляция России перед германскими захватническими требованиями - П.М.) - единственный путь избежать неисчислимые бедствия. [...] Я должен просить тебя немедленно отдать приказ твоим войскам ни в коем случае не пересекать нашей границы. Вилли"{18}.

Таким образом, Император Вильгельм хотел, чтобы Россия отказалась от мобилизации, полностью предоставила возможность германским государствам расправиться с Сербией и утвердиться на Балканах и смотрела при этом, как германская армия мобилизуется против нее, не предпринимая никаких мер для своей обороны! Но даже эта вопиющая телеграмма кайзера была послана немцами с опозданием и пришла в Петергоф уже после объявления Германией войны России. На подлиннике телеграммы рукой Императора Николая II написано: "Получена после объявления войны".

Министр иностранных дел С.Д. Сазонов вспоминал впоследствии: "В тяжелые дни, предшествовавшие войне с Германией, когда уже всем было ясно, что в Берлине было решено поддержать всей мощью притязания Австрии на господство на Балканах и что нам не избежать войны, мне привелось узнать Государя со стороны, которая при нормальном течении политических событий оставалась малоизвестной. Я говорю о проявленном им тогда глубоком сознании его нравственной ответственности за судьбу России и за жизнь бесчисленных его подданных, которым европейская война грозила гибелью. Этим сознанием он был проникнут весь, и им определялось его состояние перед началом военных действий"{19}.

Этим Николай II принципиально отличался от остальных государственных деятелей тогдашней Европы. Характерны слова Императора Николая II, что "война приведет к гибели сотен тысяч русских людей". Подобная мысль не была высказана больше ни одним государственным деятелем той эпохи. Великий князь Александр Михайлович писал: "Император Николай II делал все, что было в его силах, чтобы предотвратить военные действия, но не встретил никакой поддержки в своих миротворческих стремлениях у своих ближайших соратников министра иностранных дел и начальника Генерального штаба"{20}.

Между тем, вопреки желанию Царя, война началась. Николай II воспринял ее как тяжкое испытание, ниспосланное Господом России, как угрозу ее национальной независимости и свободе. Царь полагал, что в эти священные и грозные дни весь народ должен объединиться и подняться на отпор германскому натиску. Этими же чувствами продиктованы слова царского манифеста об объявлении войны: "Ныне предстоит уже не заступаться только за несправедливо обиженную родственную нам страну, но оградить честь, достоинство, целость России и положение ее среди Великих Держав.

Мы неколебимо верим, что на защиту Русской Земли дружно и самоотверженно встанут все Наши подданные.

В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще теснее единение Царя с Его народом и да отразит Россия, поднявшись как один человек, дерзкий натиск врага"{21}.

Русское общество восприняло начало войны восторженно. Но одной из основных причин этой восторженности было опять-таки стремление общества к переменам государственного строя, которые в его глазах становились возможными благодаря общей грядущей победе в союзе с "передовыми" Францией и Англией. "Война, которою мы ведем бок о бок с англичанами и французами, заявлял кадет Ф.И. Родичев, - приведет нас к полному торжеству свободы как во внешней, так и во внутренней политике"{22}. Еще более определенно высказывался лидер кадетской партии П.Н. Милюков: "Мысль о том, что настоящая война есть освободительная и что борьба за победу есть в то же время борьба за лучшее будущее России, сделалась аксиомой для всех прогрессивных общественных мнений"{23}.

Таким образом, изначально у царя и общества были разные цели в начавшейся войне: Николай II на первый план ставил победу русского оружия, общество - победу русской "демократии". Пока Царь ездил в действующую армию, разрывался между фронтом и столицей, делал все для приближения победы, общество создавало комитеты, рассуждало о неудачах, критиковало правительство, искало изменников. Особенно все это усилилось при первых крупных неудачах. Общество, в лице либеральных деятелей, поняло, что ему предоставляется исключительный случай для осуществления своей идеи социально-политического переворота. Чем дальше продвигались германские армии вглубь территории империи, тем громче раздавались крики об измене и ничтожестве власти и командования. Но в самый критический момент, когда казалось, что Россия проиграла войну, Император Николай И, в очередной раз жертвуя собой, принял верховное командование на себя, и, казалось бы, безнадежное отступление остановилось. Но эта жертва Николая II не была оценена ни народом, ни обществом, а его роль в командовании армией в период Первой мировой войны до сих пор не изучена. Почему Император Николай II принял верховное командование, каков его вклад в руководство войсками, почему, наконец, доведя страну до порога победы, он был свергнут с престола при активном содействии армейской верхушки? На эти вопросы и пытается ответить настоящий труд. Умалять роль Николая II было и остается для многих историков признаком хорошего тона и как бы само собой разумеющимся положением. В отечественной истории нет другого государственного деятеля, столь порицаемого и принижаемого, как Николай II. Большинство исторических исследований о Николае II, как отечественных, так и зарубежных, основаны, чаще всего, на мифах, причем мифах, или умаляющих роль последнего русского царя, или совершенно неверно истолковывающих его действия. К таковым относится миф о "слабоволии" Императора, о влиянии на него Распутина, о влиянии на него императрицы, о его узколобом консерватизме и так далее. Эти мифы стали рождаться еще в царствование Николая II, получили широкое распространение после его свержения с престола и продолжают, слегка изменившись, существовать и сегодня. Не надо думать, что это принижение роли Николая II происходит всегда из-за мировоззренческой позиции авторов. Как правило, срабатывает стереотип мышления, идеологические традиции десятилетий. Как хорошо писал Г.М. Катков в своем труде о Февральской революции: "У истины много врагов. И ложь, хоть и самый заметный, но не самый коварный и пагубный. У явной и сознательной лжи, по поговорке, ноги коротки, далеко уйти она не может. Гораздо труднее одолеть обольщение и предвзятость, укоренившиеся легенды и полуосознанный страх, который мешает видеть то, что может разрушить дорогие нам верования"{24}.