Элизабет Херинг - Служанка фараона

Безмолвно стояли изваяния мертвых царей. У их ног был зажжен жертвенный огонь.

Нефру-ра устала. Она лежала на коленях у кормилицы и спала.

Макара сидел в кругу придворных. Сановники, закончив церемонии в своих собственных гробницах, возвращались один за другим.

Чаши ходили по кругу. Гости шумели. Царь был молчалив.

- Пойте, девушки! - крикнул нам Сенмут. Однако наши голоса уже звучали не так дивно, как утром.

Прекрасный день!

Гора открылась,

Вершина раскрылась!

Осирис посылает мертвых

В наш круг!

Они радуются жертвам,

Которые им приносят.

Каждый сын

Сидит в зале своих отцов...

Губы Макара как будто дрогнули: знак рукой - и певицы замолкли одна за другой.

- Дайте им вина! - сказал Сенмут, читавший в глазах госпожи.

- И принесите мои носилки! - добавила царица. Так Хатшепсут, и Нефру-ра, и старая кормилица отправились в обратный путь задолго до того, как окончилась ночь. С ними ушло большинство гостей, но теми, кто еще оставался в долине, завладела Хатхор, повелительница опьянения.

Обо мне забыли. Я присела у стены и заснула, но не хмель подействовал на меня. Я совсем немного выпила вина, и не взяла в рот ни капли щедро разливаемого пива, к которому испытывала отвращение. Просто усталость пересилила, а мое молодое тело подчинилось ей.

Когда я проснулась, в помещение уже проникал первый утренний свет. Факелы погасли, песни смолкли. Где-то храпел пьяный, отсыпавшийся после неумеренного потребления хмельного. Цветы, еще накануне искусно подобранные в сотни букетов, теперь лежали растоптанными на земле. В воздухе стояли испарения от еды и вина.

Страх обуял меня. Как найду я дорогу отсюда, из дома западных жителей, назад, в город живых? Сумею ли я одна добраться по длинной знойной дороге до берега Реки, найдется ли лодка, чтобы перевезти меня, и не повстречаются ли мне чужие и враждебные люди, которые увезут меня с собой туда, куда я не захочу?

Но я быстро успокоилась. Скоро придут слуги, чтобы собрать остатки еды, унести кресла и циновки, привести в порядок Вечное жилище и снова вернуть его безмолвным обитателям.

А цари из владений Осириса? Не причинят ли они мне зла? Я долго рассматривала их спокойные лица, и мой страх прошел. Здесь стоял первый Тутмос. Могучий и широкоплечий, с сильными руками человек, который завершил свое дело и мог спокойно перейти в вечность. А там второй Тутмос. Не казалось ли его чело слишком узким для царскою венца, а его лицо слишком молодым для отметившей его смерти? Не выдавали ли его глаза того беспокойства, которое он носил в душе, потому что сын его и Исиды был еще соколом, не вылетавшим из гнезда, когда ему на голову возложили корону Обеих Земель? Но нет, как и у его отца, драгоценные камни в глазницах второго Тутмоса смотрели неподвижно, равнодушные ко всем земным заботам. Но их блеску невозможно было понять, заметили ли они отсутствие жертвы, которую сын царя должен был бы принести в этот день.

Я приблизилась к его статуе. У меня в ушах звучали последние слова нашей песни:

Каждый сын

Сидит в зале своих отцов,

Жертвует хорошие и чистые вещи,

Жертвует им вино, и ладан, и мирру,

Чтобы обрадовать их душу!

Каждый сын? Только не этот!

Угольки в золотых чашах уже давно превратились в золу, от жертвоприношений ничего не осталось. Но в одном из кувшинов было еще немного вина. Я сняла тяжелый сосуд со стола и вылила вино до последней капли у ног мертвого царя.

- Ты что здесь делаешь? - раздался позади меня голос.

Я вздрогнула, как будто меня поймали за злейшим преступлением, испуганно обернулась и узнала старого жреца. Я только сейчас поняла, что не видела его несколько дней.

- Я думала... - пролепетала я, - раз сын Исиды... так и не смог принести... жертву... на Празднике долины...

Позади него, босиком, шел еще один человек. Почти юноша, невысокий, приземистый и коренастый, он был одет в передник, какие носят слуги, а в руке держал жертвенную чашу, в которой еще теплился огонь. И внезапно я узнала в нем того самого гребца, который, стоя в лодке, что-то шептал жрецу. Теперь я уже знала, кто был этот жрец.

- Это тебя огорчает? - спросил меня юноша. Его взволнованный голос тронул меня до глубины души. - Тебя огорчает, что сын Исиды не может принести жертву на могиле своего отца?

Я была сбита с толку и не знала, что ответить. Наконец, запинаясь, я тихо произнесла:

- Если бы мне было позволено говорить перед нашим Добрым богом Макара, то я бы попросила, чтобы ему это разрешили!

Тогда он засмеялся. Но это был горький смех, и прозвучал он почти как крик.

- Пойдем, - сказал жрец и повел меня наружу.

Мы пришли в большой зал, где отдыхал Амон до того, как встретился с Хатхор в святая святых храма. Здесь мы тоже вчера пели. Но только сегодня я обнаружила то, чего не заметила накануне за бесконечным чередованием людей и богов, - весь зал был сплошь разрисован разноцветными картинами.

В этом не было ничего удивительного, ведь они смотрели со всех наружных и внутренних стен храма. Правда, здесь изображения были особенно пышными и сверкали совершенно свежими красками. Но не это заставило меня тихо вскрикнуть от изумления. Поверишь ли, Рени? На одной из стен я увидела Ити и Параху в их натуральную величину.

- Это нарисовал Ипуки? - спросила я старого жреца, обрадованная встречей с фигурами людей с моей родины, хотя они были не очень-то красивыми и соразмерными и уж никак не были украшением святилища.

- Нарисовал? Ну нет! Ведь Ипуки не художник! Он главный рисовальщик. Он сам лишь набрасывает картины, а его подмастерья рисуют их углем на стенах. Затем каменотесы углубляют фон картин, так что фигуры начинают красиво выделяться на стене, а в заключение художники покрывают их красками. Вчера они были осыпаны похвалами царя и получили много золотых цепей. Да разве ты этого не видела?

Ах, я многого не могла увидеть в тот день, который был до краев наполнен новыми впечатлениями!

- А вот там, что это? - спросила я, когда мы вошли в другой зал.

- Это рождение Хатшепсут, - объяснил старик, - видишь, как бог Амон в образе отца обнимает ее мать Яхмос? А здесь, видишь, как ее кормит грудью Мут, мать богов?

- А здесь, - внезапно услышали мы громкие, резкие слова, - здесь ты видишь первого Тутмоса, повелевающего короновать на царство свою дочь! А здесь Доброго бога Макара, поднимающего жертвенные чаши к Амону, своему отцу!

Мы обернулись и увидели, что в глубине зала, прислонившись к стене, стоит гребец. Почему же я покраснела, заметив его?

- И только молодого царя ты нигде не найдешь, - возбужденно продолжал он. - Да и что делать сыну Исиды в зале своих отцов?

Старик подошел к говорившему и положил руку ему на плечо. Я невольно шагнула за ним и услышала, как он прошептал: