Сергей Кремлев - Россия и Япония: стравить!

Так что, уважаемый читатель, далеко не в XX веке был изобретен пресловутый «железный занавес»...

Всякий португальский или испанский корабль, приходящий к японским берегам, подлежал немедленному уничтожению, а его экипаж — смертной казни. Японец, заброшенный в чужие земли кораблекрушением, навсегда лишался права вернуться на родину.

Из европейцев частичное исключение было сделано лишь для голландцев. Они могли торговать на небольшом островке Дэсима близ порта Нагасаки. Но и там они были на положении заключенных. Голландцев это, впрочем, не очень-то смущало — они вывозили из Японии золото и серебро.

Вообще-то, особого избытка этих двух вечных «эквивалентов счастья» в Японии не было. Да и существует ли где-либо лишний драгметалл? Однако расставаться с ним японцев вынуждала необходимость — взамен золота и серебра они получали огнестрельное оружие. А платить за него ничем иным, кроме презренного, но отнюдь не презираемого металла, Япония не могла.

Впрочем, по мере того как арсеналы заполнялись, а японские мастера сами осваивали оружейное производство, сворачивалась торговля и с Голландией. Вначале был ограничен, а потом запрещен вывоз золота. В 1685 году до 130 тонн была снижена норма вывоза серебра и ограничен вывоз меди.

В Нагасаки приходило два-три голландских корабля в год, с 1715 года разрешалось приходить двум, а с 1790-го — лишь одному.

В 1790 году вывоз серебра японцы ограничили вообще 30 тоннами.

С началом XIX века ситуация не изменилась. В мире, в котором сильные державы начали усиленную колонизацию всего, что плохо лежало (точнее — было плохо защищено!), Япония была по-прежнему предоставлена самой себе.

Ситуация, читатель, просто-таки невероятная и уж точно в мировой истории уникальная. И лично я такое благодушное отношение алчного и далеко технологически обогнавшего Японию Запада к японским претензиям на «закрытость» могу объяснить лишь крайней сырьевой бедностью Японии. Япония во внешний мир не шла, но и ее не трогали.

С воцарением первых сегунов Токугава и изгнанием европейцев на Японских островах наступил Великий мир, благодетельствовавший их более двухсот пятидесяти лет.

Многие самураи, носившие на поясе традиционные мечи, не знали даже, как ими пользоваться! Японское общество как бы закапсулировалось. Жизнь в нем текла не то чтобы вяло, но без того, что спортсмены называют «алертностью» («подтянутостью»).

О тогдашнем своеобразном социальном тонусе японцев говорит уже то, что полтора века — почти до самой «революции Мэйдзи» — население Японии не росло (случай, очевидно, тоже уникальный).

По данным правительственных переписей, в 1726 году население страны исчислялось в 26,5 миллиона человек, в 1750-м — в

26 миллионов, в 1804-м — в 25,5 миллиона и в 1846-м — в

27 миллионов.

Не исключаю, что у читателя возникнет вопрос: а может, японцы в своем стремлении быть самобытными зашли так далеко, что просто не проявляли к процессам, обуславливающим прирост народонаселения, никакой склонности?

Да нет, пожалуй — нет. Не говоря уже о блестящих эротических гравюрах Хокусаи, об обратном свидетельствует и статистика. Когда жизнь веселела, японцев прибавлялось сразу заметно.

Скажем, во время «революции Мэйдзи» в 1868 году в Японии было 30 миллионов человек (за двадцать лет прирост — три миллиона). А вскоре после «революции», в 1883 году, — уже 37,5 миллиона человек (семь с половиной миллионов за пятнадцать лет).

Дальше — больше! В 1925 году японцев насчитывалось 59,7 миллиона, в 1935-м — 69 миллионов, а в 1940-м — 73. Но тогда это была уже совсем другая Япония.

Где-то гремели громы Полтавы и войн Фридриха Великого, Великой Французской революции и Маренго, Трафальгарского сражения и Аустерлица, Бородина и лейпцигской «Битвы народов»...

Волей европейских масонов рождались Североамериканские Соединенные Штаты, а трудом народов рождался новый промышленный век.

Жан-Жак Руссо, Фурье и Маркс задумывались о строении общества, а Пьер Симон Лаплас — о строении Вселенной.

Где-то бурлили великие события, делались великие открытия, а Япония все подглядывала за ними через узкую «голландскую» щелку да за счет периодической посылки секретных эмиссаров в Китай и Европу...

В мире рождалась новая жизнь. А в Японии не рождались даже дети.

Вообще-то я не хочу сказать, что Япония пребывала в некой тотальной цивилизационной спячке... Скажем, искусство... Оно ведь — если оно, конечно, искусство — отражает психологическое состояние общества получше любых социологических опросов. И даже антиискусство (тот же поп-модерн или квази-реализм Ильи Глазунова) говорит о состоянии умов и душ в обществе также немало.

Так вот, я смотрю на гравюру Хиросиге Андо из серии «53 вида Токайдо»... Это Япония 1834 года. Но ощущение такое, будто наш современник привел нас на уютную улицу современного небольшого городка, полного воздуха и света...

Годы жизни великого Утамаро — с 1753 по 1806-й.

Годы жизни великого Хокусаи — с 1760 по 1849-й...

В искусстве Европы того и более позднего времени — сплошь и рядом академизм или разного рода выпендреж. И гораздо реже — естественность.

А гравюры японских мастеров естественны, как небо и море, как птицы и травы, как простые человеческие чувства и как сама быстротечная жизнь...

Нет, Япония не хлебала лаптем щи не только потому, что японцы не носили лаптей и щей не варили... И даже в состоянии самоизоляции Япония была, в общем-то, цивилизационно состоятельным обществом.

Однако психологически Япония первой половины XIX века была по отношению к внешнему миру чем-то вроде дремлющего зимой дерева. Соки в нем есть, и есть воля к жизни... Но при взгляде на него извне дерево выглядит чуть ли не мертвым. Хотя на самом деле просто не пришла еще для него пора бурления накопленных соков.

Проходили годы...

Сама по себе Япония интересовала внешний мир по-прежнему не очень-то. Однако была удобна как база для Америки на пути к Китаю, к России.

Америка за Японию и принялась...

В 1837 году американский корабль «Моррисон» приблизился к японским берегам, был обстрелян береговыми батареями в районе бухты Урага и поспешно удалился.

Через восемь лет к той же бухте Урага подошла экспедиция коммодора Бидля из двух кораблей и с полномочиями конгресса США на переговоры.

Простояв в бухте 10 дней, Бидль (на этот раз не обстрелянный) удалился восвояси. Но «вскрытие» Японии становилось делом считаных лет.

8 июля 1853 года уже в бухту Эдо прибывает «с визитом» коммодор Перри — во главе эскадры из 4 военных кораблей с экипажем в 560 человек и при пушках, многозначительно направленных на берег.

Ошеломленным чиновникам сегуна Перри привез: