Сергей Кремлев - Россия и Япония: стравить!

И вот тут уж он попадал в точку!

Доставалось Муравьеву (в чем-то — за дело) и от Герцена. В целом же бывшие ссыльные декабристы, оставшиеся в Сибири, оценивали труды Муравьева как минимум положительно, а кое-кто прямо подчеркивал его выдающуюся, незаменимую роль в деле закрепления Амурского края за Россией.

О нем хорошо написал и князь Петр Алексеевич Кропоткин — тот самый, знаменитый теоретик анархизма, но еще и ученый, путешественник. В начале 60-х годов он после окончания Пажеского корпуса выбрал назначение в Сибирь, к Корсакову, и вот его тогдашние впечатления:

«В 1862 году высшая сибирская администрация была гораздо более просвещенной и в общем гораздо лучше, чем администрация любой губернии в Европейской России. Пост генерал-губернатора Восточной Сибири в продолжение нескольких лет занимал замечательный человек граф Н.Н. Муравьев, присоединивший Амурский край. Он был очень умен, очень деятелен, обаятелен как личность и желал работать на пользу края. Как все люди действия правительственной школы, он в глубине души был деспот: но Муравьев в то же время придерживался крайних мнений, и демократическая республика не вполне бы удовлетворила его (в чем его вполне можно понять, особенно глядя на нынешнюю «демократическую» Россиянию. — C.K.). Ему удалось отделаться почти от всех старых чиновников, смотревших на Сибирь как на край, где можно грабить безнаказанно, и он окружил себя большей частью молодыми честными офицерами...»

Кропоткин тогда же рассуждал не только о пользе, но и «вреде» в муравьевской деятельности: ...характер управления, деспотизм, усвоившийся здесь, влияние личностей и т. п.». Поэтому общая оценка им Муравьева может считаться объективной, а ведь князь-анархист писал и так:

«Все необъятное левое побережье Амура и берег Тихого океана, вплоть до залива Петра Великого, были присоединены графом Муравьевым почти против воли петербургских властей — во всяком случае, без какой-либо значительной помощи с их стороны. Когда Муравьев задумал смелый план овладеть великой рекой, южное положение и плодоносные берега которой в течение двух столетий манили сибиряков, когда он решил, прежде чем Япония откроется для Европы, занять для России прочное положение на берегу Тихого океана и вступить таким образом в сношения с Соединенными Штатами, против генерал-губернатора ополчились почти все в Петербурге. У военного министра не было лишних солдат, у министра финансов — свободных денег. В особенности противилось министерство иностранных дел, всегда старающееся избегать «дипломатических осложнений». Муравьеву поэтому оставалось действовать на свой страх и риск... Кроме того, приходилось действовать как можно скорее, чтобы возможному протесту западноевропейских дипломатов противопоставить «свершившийся факт»...

В свете моего дальнейшего рассказа я сразу замечу, что Кропоткин, как видим, абсолютно не брал в расчет Русскую Америку (Аляску и тихоокеанские острова), которая в то время, когда он появился в Сибири, была еще русской. И, не видя перспектив для Русской Америки, Кропоткин, конечно, ошибался. Русскую Америку действительно продали через шесть лет после отставки Муравьева и через пять лет после сибирского дебюта Кропоткина, но произошло это не потому, что причиной были объективные обстоятельства.

Хотя, как я понимаю, русская активность в дальневосточной Азии стала дополнительным фактором, ускорившим планы наднациональных сил по отторжению от России ее американских владений. Имея и Дальний Восток, и Русскую Америку, Россия — если бы власть в ней имели Муравьевы и Невельские — могла приобрести совсем иной геополитический облик, чем тот, который она реально имела к концу XIX века.

Увы, тон государственной жизни России задавали не они... Упрекнувший декабриста Завалишина в предвзятом мнении по отношению к Муравьеву декабрист Бестужев насчет «недостатка энергии в высшем правительстве» убеждался не раз, а лишний раз — в январе 1859 года, когда через еще одного своего старого друга-декабриста, барона Владимира Ивановича Штейнгеля, сумел передать свою записку о будущем Амура самому Александру Второму.

Ну и что?

А ничего... Делано-«государственное», якобы глубокомысленное движение царевых бакенбард да якобы патриотический, но быстро сошедший на нет порыв его брата, великого князя Константина.

Константин даже поначалу задумал отправиться на Амур самолично и 9 марта 1959 года написал Муравьеву: «Душевно желал бы обнять Вас на берегах Амура в 1860 году».

Ну, и обнял бы! Кто в том мог помешать второму после императора человеку в Российской империи? И резонанс от такой поездки был бы огромным, для русского дела на Дальнем Востоке исключительно благотворным. Недаром Муравьев в ответном письме писал, что желание великого князя приехать в Амурский край обрадовало и ободрило его.

И только ли графа обрадовало и ободрило бы такое внимание высшей российской власти к российскому Дальнему Востоку?

Ан нет... В марте 1859 года Константин обнадеживал Муравьева, но заведомо лгал ему, потому что еще 9 января того же года меланхолически пометил в своем дневнике: «Жинка не в духе, потому что Гауровиц сказал ей про мой амурский план».

Великокняжеская чета пребывала в это время в Италии, и Константин вздыхал: «Новый год на чужбине»...

Так кто его туда выталкивал, на чужбину-то эту? Что, в России дела не было?

Но закрутило: Мессина, Сиракузы, Константинополь, Петербург, проливы Каттегат и Скагеррак, Лондон, Осборн... А там уже, смотришь, и сентябрь на носу, холодно...

А Муравьев бывал за границей в основном для поправки здоровья... И поэтому, вернувшись 30 мая 1858 года после заключения Айгунского договора в Благовещенск, он имел полное моральное и историческое право отдать приказ по войскам, начинавшийся так: « Товарищи! Поздравляю вас! Не тщетно трудились мы! Амур сделался достоянием России...»

Когда в Пекине было получено известие о заключении договора в Айгуне, быстро решились дела и у Путятина в Тянцзине — 13 июня был подписан договор и там, и он хорошо подкрепил муравьевский трактат.

Оба трактата были тут же ратифицированы китайским императором-богдыханом И Чжу.

В 1860 году Пекинский договор закрепил за Россией Южно-Уссурийский край, и в том же году был основан Владивосток.

Затем более чем на тридцать лет «зона договоров» перемещается в Центральную Азию, к Казахстану... В 1864 году Чугучакским русско-китайским протоколом было определено общее направление границы в этой зоне — «следуя направлению гор, течению больших рек и линии ныне существующих китайских пикетов».

Формулировка расплывчатая, но ведь тогда и достоверных карт тех мест не существовало...