Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 1

А знаете, что самое пикантное? В числе всех европейских народов есть люди разного расового типа… И среди евреев тоже, разумеется. Другое дело, что большинство норвежцев, до 99 %, относится к скандинавскому расовому типу, а люди балканского расового типа среди них редкость… Светловолосые блондины с морозно-голубыми глазами — тоже не очень распространены. А вот евреи — народ чуть ли не самый разнообразный в расовом отношении, у них почти в равных пропорциях представлены по крайней мере три малые расы, а в меньшинстве, процентов по пять, — еще три.

Не будем пока обсуждать евреев Эфиопии и Китая, чтобы у читателя не пошла кругом голова и не пришлось бы отмечать — евреи представлены всеми тремя большими расами…

Ограничимся Европой, но и тут получается, что если ставить знак равенства между понятиями «европеоид» и «ариец» — то евреев, по крайней мере, европейских евреев, тоже следовало бы считать арийцами. Скажу строго между нами, только вы никому не говорите: у некоторых немецких евреев даже есть пресловутая «немецкая косточка». Опять же — не должно ее быть, а она вот есть у них, и все тут. Умные люди даже знают причину этого явления… Об этом вы тоже никому, пожалуйста, не говорите, но причиной было элементарное смешение двух народов. Смешение не всегда законное, порой осуждаемое священниками и законодателями обоих народов, но не остановимое никакими решительно силами.

Почему же Чемберлен стал противопоставлять «арийскую» и «семитскую» расы?! А потому, что так ему хотелось. И его заказчикам, конечно.

Вот эту расовую теорию и взяли на вооружение такие нехорошие люди, как национал-социалисты в Германии! Люди, чьим официальным «борцом за идею» и «мучеником, потерпевшим от рук врагов», автором нацистского гимна был… обыкновенный сутенер.

До того, как войти в национал-социалистическое движение, Ганс Хорст Вессель был обычным сутенером из пролетарского района Вейдлинга, на востоке города Берлина. Родиться в этом районе никогда не было украшением для биографии, и люди сколько-нибудь процветающие не селились и старались не бывать в Вейдлинге. Примерно как в Ист-Энде в Лондоне, на Хитровом рынке в Москве.

Здесь и в более благополучные времена что ни день, то в пивнушках и подворотнях щекотали ребра лезвия ножей. А уж в двадцатые — тридцатые годы, когда Германия выясняла, какой социализм лучше другого, коммунисты и нацисты то и дело сходились в страшных уличных побоищах, выясняя, кто из них настоящий сын рабочих, истинный пролетарий и верное чадо народа.

В 1926 году Ганс Хорст Вессель вышел из тюрьмы — отсидел два года за мошенничество. В Германии — инфляция, голод и нищета. Даже люди с очень высокой квалификацией порой сильно нуждаются в самом необходимом. Хорст Вессель восстанавливает знакомства и вспоминает, помимо прочего, о своем старинном друге Гиммлере. Откуда такие друзья у боевого офицера, прошедшего всю Первую мировую войну, сказать и трудно… и вместе с тем, пожалуй, чересчур просто. В конце концов, не родился же Гиммлер почтенным семейным человеком? Но о том, как выглядело их первое знакомство и при каких обстоятельствах возникло, история умалчивает. Так же трудно сказать, о чем говорили они при своей первой встрече в 1926 году, — начинающий функционер Национал-социалистической партии и уголовник с городского дна, человек, которому не всякий вор подал бы руку. Оба они давно уже покойники, а свидетелей беседы не осталось… Да и были ли они, свидетели? В таких делах стараются обходиться без них.

Доподлинно известно, что Хорст Вессель со своими друзьями составил отряд «Штурм-5», и они долго били коммунистов по всему пролетарскому Вейдлингу. Зрелище коммунистов, драпающих по Вейдлингу под градом булыжников, радует мое антикоммунистическое сердце, но я не уверен, что Вессель и его друзья были намного приличнее.

В 1928 году Вессель сочинил песню, позже названную его именем и ставшую партийным гимном Национал-социалистической рабочей партии Германии. Трудно сказать, до каких высот мог бы подняться «истинный ариец», сутенер с задворок Берлина, но 23 февраля 1930 года другой сутенер, коммунист Али Хелер, убил Ганса Хорста Весселя в драке. Драка состоялась в одном из кабаков пролетарского района Вейдлинга, и по поводу причин побоища есть несколько версий. Нацисты рассказывали, что Хорст Вессель бился за высокую идею и умер с именем фюрера на устах. Коммунисты не отрицали, что драка была сугубо идейная, но вот последние слова Хорста Весселя приводили такие, что приходилось исключать дам из числа слушателей. Люди опытные уверяли, что гиганты политической борьбы попросту не поделили прав на одну из местных девиц.

Если это и так, разумеется, создать культ Хорста Весселя это не помешало, напротив, — культы покойников создавать легче всего. Напомню читателям, особенно молодым: родившиеся в начале века поколения считали, что с приличными дамами и порядочными девицами не говорили о «таких вещах». Гитлеровские власти Германии назвали свой гимн именем сутенера, и говорить с собственной женой о политике интеллигентным немцам приходилось, нарушая это маленькое табу.

Естественно, таким, как Вессель (и Али Хейер), вовсе не нужны были как раз «жемчужные зерна» расовой теории. Нужнее всего для них оказались те стороны расовой теории, о которой и не подозревали отцы-основатели. Эти «нацисты с улицы» начали с того, что довели расовую теорию до нужной стадии упрощения, чтобы сделать ее положения понятными любому «арийцу». В том числе и тому, кто уж никак не отягощен «иудейской химерой интеллекта».

Кстати, провозгласив курс на самые простые и примитивные эмоции и упрощенное видение мира, нацисты поневоле оказались отступниками от своих отцов-основателей. Для Гобино и Чемберлена арийцы тем и были хороши, что очень интеллектуальны и, что называется, с закрытыми глазами одолеют менее интеллектуальные расы.

Но то, что казалось важным старой европейской профессуре, вовсе не было значимым для дорвавшихся до власти люмпенов и полуучек. Одно объявление Иозефа Геббельса доктором философии — с его шестью классами гимназии — таит за собою просто океаны пресловутого комплекса неполноценности. Для наглых выскочек самым важным в арийской расе оказались не бездны интеллекта, — к ним-то как раз нацисты испытывали крайнее подозрение, и всякий умник казался им тайным евреем.

Для нацистов арийцы сделались воплощением «нерассуждающей воли», «отвращения к интеллигентской рефлексии», «презрения к болтовне», «творцами и разрушителями» с «прекрасным огнем дикого зверя» в глазах. На место, где идеалом был интеллектуал, совершавший творческие акты, нацисты поставили какое-то дикое создание… и даже, пожалуй, не дикое, а одичавшее.