Александр Фетисов - Викинги. Между Скандинавией и Русью

• или (и), по-моему же, это может быть своеобразная шпора, ручное стрекало, чтобы подгонять скачущую лошадь (обувные шпоры с крупным шипом на территории Восточной Европы широко распространяются только после окончательного становления всаднической субкультуры в середине XI в.; именно массовое применение железных шпор, стремян разных типов и нагаек вместе с целиком конными отрядами могло привести к исчезновению остроконечников из снаряжения восточноевропейских дружинников);

• «просто» амулеты (К.Ф. Смирнов, 1984; А.П. Моця, 1987; Р.Д. Михайлова, 1990; др.) — надо признать, что данная оценка наиболее правдоподобна и магическая функция у этих изделий могла быть если не единственной, то явно необходимой, даже преобладающей в глазах их изготовителей и владельцев. Иначе зачем было так изощренно декорировать их навершия?

Но какой именно мифологический смысл воплощался при этом, авторы названного мнения не поясняют. В пользу символического значения острий свидетельствует их нередкая орнаментация, включая весьма подробную, пиктографического типа; а также этнографические параллели: кабаньи клыки, отростки оленьих рогов в качестве амулетов носились сибирскими охотниками в составе снаряжения еще в XIX в. (Таксами Ч.М., 1970). Сам прием изготовления — скульптурное выявление зрительного образа, заложенного природой в материале (натуральный макет), — восходит к очень ранним стадиям исторического развития и отличается универсальным распространением среди архаичных религиозных культов (Столяр А.Д., 1982).

Однако те факты, что большинство острий обнаружено в комплексе с инструментами, чье предназначение вполне понятно: острый конец некоторых изделий этого рода носит следы срабатывания (стирания), а иные остроконечники находят в поломанном состоянии, не позволяет полностью отрицать их утилитарно-бытового применения.

В сугубо экспериментальном порядке каждую из перечисленных выше задач можно лучше или хуже решать с помощью отдельных подтипов (видов) относимых к остроконечникам изделий. Однако против каждого из предположений существуют, как видно из сказанного, и резонные возражения. Иные варианты схожих по общей форме острий никак не приспособлены для тех или иных из предположенных разными исследователями функций. Не исключено, что перед нами не один класс изделий, а несколько разнонаправленных продуктов косторезного ремесла. А уподобляющая их друг другу декоративная форма отражает лишь сходные мифологемы.

Наконец, нельзя исключить полифункциональности или же изменения предназначения данных предметов от периода к периоду, от одного региона к другому.

По всей видимости, настоящая роль изучаемых вещей вряд ли будет установлена точно. Судя по облику и следам применения на их поверхности, по положению в трупоположениях (у пояса или у ноги, порой в чехле вкупе с прочим обыденным скарбом) и по находкам в жилой зоне поселений (постройки, хозяйственные ямы), перед нами все-таки бытовое орудие. Его могли использовать не только воины в походе, но и более широкие слои населения в своей повседневной жизни. Например, в одном из камерных погребений под курганом Шестовицы (№ 61 по Д.И. Блифельду) у пояса покойного воина находилась сумка, а в ней наряду с обычным набором предметов для самообслуживания (шило, гребень, кресало, точильный брусок) — острие из рога косули с «вырезанной мордой зверя и бронзовым кольцом, которое продето было в ее пасть». Публикатор этой находки честно определяет этот «рожок» как «изделие неизвестного предназначения».

Вместе с тем изобразительный декор остроконечников ясно говорит о том, что всегда и везде с ними одновременно связывались и некие религиозно-идеологические представления. За внешним бионическим подобием явно скрывался некий набор мифоэпических аллюзий. С моей точки зрения, эти последние аспекты семантики остроконечников уводят нас в пласты прежде всего воинской, дружинной мифологии периода становления раннесред-невековых этносов и политий Евразии.

Общие для всех остроконечников мотивы звериного стиля заметно варьировались на разных участках их бытования. В самом общем плане бросается в глаза разница трех основных зон:

• северной (скандинаво-русской), где острия наиболее конкретно выглядят «дракончиками» или же реальными зверями;

• южной (степной — салтово-хазарской, болгарской, аварской и т.п. принадлежностей), где они наиболее абстрактны и «породу» их модели угадать затруднительно;

• промежутогной («племена» восточных славян и их соседей лесной и лесостепной зон), чьи изделия в этом стиле представляют собой нечто среднее, переходное от определенного зверя к фантастическому змею-дракону.

Отмеченная разница могла быть обусловлена спецификой мифологического мировоззрения соответствующих народов — германцев-скандинавов; иранцев и тюрков; славян и соседских им народов лесной зоны. Помимо влияния иранской мифологии на славянскую и (опосредованно) на германскую, у всех них имеются общие индоевропейские прототипы, которые и могут объяснять географический и хронологический размах бытования зооморфных острий.

Самый распространенный в декоре остроконечников мотив змея-дракона [238]обусловлен самой их природной формой, моделирующей изгиб пресмыкающегося. По этой же причине этот вариант их оформления скорее всего первичен по сравнению с мотивами хищников-млекопитающих, появившихся при движении соответствующего архетипа на север, в лесную зону обитания этих последних. Как известно, при воинской инициации ритуальное превращение молодого воина в кровожадного зверя, беспощадного ко всем, кто не его «породы», «стаи», подчеркивалось в старейшей традиции индоевропейцев надеванием шкуры хищника. [239]Редукция этого образа дает амулеты в виде звериных клыков, когтей, птичьих перьев и звериного меха в боевом и парадном убранстве первобытных и даже современных солдат и особенно офицеров (с их плюмажами, аксельбантами, стеками и маршальскими жезлами, т.п. аксессуарами). Ватаги молодых убийц вне всяких законов выпускались правителями разных средневековых народов на пограничья своих владений — для их охраны, а при необходимости и анонимной терроризации политических противников. Кульминацией инициационного ритуала выступало убийство сакрального животного, в результате чего воин-спаситель соплеменников возвращает себе человеческое существование, остальные социальные функции. Примерами чего могут служить такие персонажи русского героического фольклора, как Добрыня-змееборец, Илья Муромец — победитель Змея Горыныча и прочих хтонических супостатов, и т.п. [240]С указанным мотивом возврата людской природы могут быть связаны те немногие остроконечники, что увенчаны антропоморфными изображениями-личинами.