Александр Фетисов - Викинги. Между Скандинавией и Русью

Аналогичные изделия встречены на сопредельных территориях роменской культуры — в одном из жилищ Боршевского городища, в Петровском городище на верхней Ворскле, в Плеснеске, других местах Днепровского Левобережья. По своему облику все они представляют собой нечто среднее по реалистичности передачи змее-драконьих, звериных черт — между предельно упрощенными по резному декору остриями подобного рода, встреченными в материалах хазарского Саркела, [253]и вычурными «дракончиками» скандинавских видов.

Надо заметить, что черты «звериного стиля», причем северо-западного происхождения, прослеживаются не только на примере остроконечников, но и по целому ряду других находок в краю летописных северян. [254]Среди самых последних по времени обнаружения — те, что представлены здесь. Это металлические подвески явно скандинавского облика. Первая — щитовидная, в декоре которой змеиный мотив совмещен с растительным. Вторая — в стиле Борре, имеющая несколько прямых аналогий на Руси (Гнездово, Старая Ладога и др.) и в Скандинавии, служит образцом изображения змеевидного чудовища с лентовидным туловищем. Прототипы вышеупоминавшихся остроконечников здесь как бы объединены.

Тот же мотив воплощен в следующем ювелирном украшении. Это височное кольцо по форме очень похоже на змеедракона; оно, как и многие костяные острия, с орнаментом и руноподобным знаком. Наличие драконьей символики на синхронных остриям изделиях иного типа свидетельствует о широком распространении соответствующих представлений у разных народов Восточной Европы в эпоху раннего Средневековья.

Сами время и места бытования остроконечников наводят на некие предположения относительно их роли в быту и на параде. Как видно, победа и распространение христианства и других мировых религий разрушили идеологический контекст мифоязыческого понимания и воспроизведения зооморфных острий. В отличие от некоторых других категорий языческих амулетов (лунниц, змеевиков и т.п.), которые сумели на какое-то время син-кретизироваться с новыми, православными оберегами, остроконечники не пережили христианизации. Это, возможно, говорит об их повышенной (элитарно направленной?) идейной нагрузке в языческом мире.

Угасание моды на ношение остроконечников совпадает с переходом от так называемой дружинной (ранней) государственности к так или иначе феодализирующимся обществам с четкой вертикалью власти и соответствующих ей рангов социального престижа. Богатырство при этом отходило в область преданий, становилось вдохновляющим прошлым. Символ змея-дракона, иного зверя-патрона богатыря, угасает вместе с подчинением претендентов на богатырство военной дисциплине регулярных армий того или иного князя.

Сведения исландских нарративных источников, и в первую очередь родовых саг, по юридическим вопросам вызывали интерес у исследователей еще в XIX в. А. Хойслер полагал, что информация о юридической практике в Исландии, содержащаяся в них, по своей достоверности равноценна информации судебников, поэтому саги могут использоваться наравне с ними в качестве источников по правовым вопросам, а следовательно, и по использованию в этой области генеалогической информации. [255]

Позднее, на волне критического отношения к источникам по скандинавскому праву, К. фон Зее высказал сомнения в достоверности юридических сведений, содержащихся в родовых сагах. Он отмечал, что необходимо учитывать прежде всего нарративный характер этого типа памятников, что допускает наличие в нем неточностей и вымысла. [256]

Дальнейшие исследования юридических казусов в сагах привели к тому, что большинство ученых вслед за К. Готтцманн пришло к выводу, что саги дают достоверные образцы правового поведения средневековых исландцев, чего нельзя сказать о правовых нормах, сведения о которых требуют дополнительной верификации из-за возможного литературного вымысла. Исходя из этого сама возможность анализа правовых функций генеалогии в сагах по-прежнему ставится исследователями под сомнение. [257]

Однако К. Белерт, проведший подробный сравнительный анализ описаний юридических норм и процедур в родовых сагах и своде исландских законов «Gragas», чьи положения действовали во время записи саг, пришел к выводу, что юридические процедуры в сагах не только в целом совпадают с описанными в своде законов, но и могли быть прямо заимствованы из него. [258]

Достаточное количество информации об исландской правовой практике можно найти и в «Книге о заселении страны» (Landnamab6k\ историческом произведении, повествующем о первом периоде заселения Исландии, первопоселенцах и тех территориях, которые они заняли. Однако материал «Книги», связанный с правовыми вопросами, изучен недостаточно.

Верховным законодательным и судебным органом в средневековой Исландии был тинг (ping), или регулярное собрание всех свободных домохозяев. Исполнительной власти в Исландии того времени не существовало, за соблюдением законов следили сами исландцы. Высшим правовым авторитетом считался законоговоритель (logsdgumadr), специально избираемый на четыре года человек, который прилюдно на тинге повторял законы и следил за их соблюдением. Судебные дела откладывались до тинга, а там разбирались судьями, выбираемыми из самых уважаемых людей. Очень часто ими были годи igodi), языческие жрецы, они же следили за соблюдением закона на местах.

Правонарушения были достаточно распространенным явлением в средневековой Исландии. Очень часто самой причиной переселения на остров было, как это видно из саг и «Книги о заселении страны», совершение будущим переселенцем убийства на прежнем месте жительства — в Норвегии [259]— или какое-либо другое совершенное им правонарушение, например присвоение дани, принадлежащей конунгу. [260]Неудивительно, что на новом месте, в Исландии, жизнь выходцев из Норвегии не отличалась спокойствием.

Даже заселение другого крупного острова этого региона — Гренландии — произошло из-за того, что будущий гренландский первопоселенец Эйрик Рыжий был вынужден уехать из Исландии после совершенного им убийства. [261]

В «Книге о заселении страны» неоднократно упоминаются и побеги, и бунты рабов, часто с последующим убийством ими своих хозяев. Но никому из восстававших рабов не удавалось избежать мести хозяев или их родичей. [262]Самым известным в этом ряду было убийство первопоселенца Хьерлейва рабами, сначала обманом выманившими его из дома, а затем сбежавшими со всем его имуществом, но в итоге павшими от руки Ингольва, побратима Хьерлейва, отомстившего за него. [263]