Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2

1. Ссылка на выдуманные факты.

2. Ссылка на ложные авторитеты.

3. Отказ слышать аргументы собеседника.

То есть собеседник высказывает заведомую чушь:

— Евреи — древнейший народ мира! Они плавили металл и познавали Единого Бога, когда вы еще ходили в шкурах!!!

— Вовсе он не самый древний. Ашкенази как раз очень молодой народ, ему самое большее лет четыреста.

— Нет-нет! Мы имеем в виду древний библейский народ, который…

— А какое отношение вы имеете к библейскому народу? Говорите вы на другом языке, обычаи совершенно другие…

— А иудаизм?! Религия-то та же самая! Мы сохранили ее! Об этом пишет… (тут называются имена ученых настолько великих, что про них никто и никогда не слышал).

— Да вовсе и не та же самая. Если эти… названные, так пишут, то они просто неучи. Иудаизм очень сильно менялся уже в библейские времена. Иудаизм времен пришествия Христа и II века по Рождеству Христову — это почти что разные веры…

— А у нас другое мнение!

В этом месте собеседник начинал тяжело, напряженно дышать, хвататься за сердце, а физиономия у него приобретала помидорный и редисочный оттенок.

Этим все и кончалось: взволнованно-возмущенный собеседник просто не мог вести со мной разговор на соответствующем уровне и делал единственное, что вообще оставалось в его силах: прерывал коммуникацию и нырял в родное мифологическое поле. То есть, попросту говоря, начинал отрицать даже самые очевидные факты и вообще отказывался проверять логикой свои партийные мифы.

Или вот еще диалог:

— Царская Россия преследовала евреев! Погромы! Ненависть! Царь лично приказывал!

— Вы знаете, что в окружении каждого царя из династии Романовых были евреи? И не только крещеные?

— Неправда! Таких евреев никогда не существовало!

— Уже у Петра были такие приближенные: Шафиров и глава всего Петербурга — Девиер, они оба евреи. А Перетц был одним из ближайших людей при Александре II.

— Таких людей не было!

— Шафирова не было?! Перетца не было?! Заглянем в учебник истории?

— Они все равно не были евреями!

Оба диалога я не придумал. Первый из них состоялся у меня с человеком по фамилии Кац, второй — с человеком по фамилии Гендельман. Или вот:

— А если завтра начнутся погромы?!

— Какие? Русские или еврейские?

— Русские… О чем вы?! Как могут быть русские погромы?!

— В Одессе евреи стреляли из пулемета, убили несколько русских людей. Вы имеете в виду, что они опять будут в нас стрелять?

— Какая чушь! Евреи никогда… Это придумали антисемиты! Кто вам сказал?

— Бабель разве антисемит?

— ?????

— Так ведь про пулеметный огонь у него очень подробно написано… Так он антисемит? Я правильно понял?

— Это, наверное, были не евреи… Это стреляли уголовники!

— Так ведь евреи имеют право быть и уголовниками. У них нельзя отнимать это право… Или это тоже антисемитизм?

— Конечно, антисемитизм! Надо же до такого додуматься…

— Жаботинский тоже антисемит?

— Что-ооо?!

— Так ведь насчет права всякого народа, и евреев тоже, иметь своих уголовников и вообще всяческих подонков он очень даже распространялся… Вас прямо слушать страшно: сначала Бабель, теперь вот Жаботинский… Кого ни затронь, все-то у вас антисемиты…

В этом месте собеседник обычно издавал такой звук, как будто наступили на хвост коту, но коту чудовищных размеров — где-то с бенгальского тигра.

Наблюдать это само по себе было приятно и увлекательно, а тут еще и невольные аналогии… Точно так же вели себя члены «Белого братства», когда я рассказывал им биографию матери-основательницы секты Марины Цвигун (Мэри Дэви Христос) или просил «святого» «вычудить» хотя бы одно, самое завалящее чудо.

Жизнь сложилась так, что в 1992–1993 годах я по просьбе чиновников краевой администрации близко познакомился с так называемыми «тоталитарными сектами» — особенно «Белым братством». Изучение психов совпало по времени с чисто семейными проблемами отъездов евреев в Израиль.

У меня были очень большие возможности сравнивать «Белое братство» с политическими евреями: одними я любовался на службе, другими — в те же дни в частной жизни. И чем больше я присматривался к тем и другим, тем яснее просматривался один и тот же уровень зомбирования, — в том числе и самозомбирования. Такие же способы отказа от логики, выдумывания несуществующих «доказательств» своей правоты, та же подтасовка фактов…

Та же система переложения ответственности с себя на авторитеты: «Наши святые… Они знают, где находился континент Му…». И с тем же успехом: «Для моих предков это хорошо — значит, и для меня хорошо!».

И та же готовность, когда прижмут к стенке, уйти в тупо-глухую оборону:

— А у нас все равно другое мнение…

Чего стоит любое мнение без аргументации — судите, пожалуйста, сами.

В общем, жизнь показала: идеологические евреи — это такая тоталитарная секта. И не на уровне «мнения», а на уровне хорошо аргументированных сопоставлений.

Руководители-то секты все-таки хоть в какой-то степени владели кое-какими техниками и не просто выплескивали эмоции, а с разной степенью умелости пытались «зомбировать» собеседника: уже модуляциями голоса давить на психику, заставлять соглашаться с собой, ловко подтасовывая факты, ставили мир с ног на голову, пытались обескуражить собеседника, дезориентировать, смутить. Зачем им это? А чтобы показать: они знают больше вас; чтобы стать лидерами и вести вас, куда надо им, а вовсе и не вам самому.

Но точно так же поступали и господа из «Симхона»!

Вообще мне очень повезло с идеологическими евреями — их было вокруг довольно много, и я сумел поставить над ними целый ряд полезных и увлекательных экспериментов. Изучая своих бывших родственников и их друзей — Рабовского со всей семьей, семью Айзенбергов, семью Клейманов и т. д., я сделал много интересных выводов на этом неоднозначном материале.

В числе подопытных кроликов, конечно же, были и русские. Сергей Гусев притворялся евреем, чтобы помочь своей карьере в медицинском институте. Анатолий Плескач, муж одной из дочек Файншмидтов, активнее самих Файншмидтов настаивал на отъезде семьи в Израиль. Как известно, жена-еврейка — не женщина, а транспортное средство. Разве не интересно?!

Эксперименты были интересные, результаты давали бесценные, но сами были порой довольно жестокие. В семье Айзенбергов я больше всего виноват перед мамой моего знакомого, Светой Айзенберг. Я посыпал пеплом «Беломора» ее любимый ковер, снимал грязные носки в ее вылизанной гостиной, рассказывал ее гостям анекдоты, от которых упал бы в обморок поручик Ржевский. Кроме того, я так чавкал за столом и лез пальцами в подливку, что самому становилось противно… Зато как стало весело, когда гости однажды специально сбежались посмотреть на русскую свинью, а я стал есть ножом и вилкой, рассказывая про свою трудовую деятельность в запасниках Эрмитажа!