Андрей Буровский - Евреи, которых не было. Книга 2

О том, что социальная инженерия, социальный утопизм возникают как «искажения христианского сознания в направлении ветхозаветных представлений» [91, с. 424], писали и С. М. Франк, и С. Н. Булгаков, и H. A. Бердяев… Что социализм есть не что иное, как «утопическая мифологема… вдохновлявшаяся религиозно-утопическими мечтателями, осуществлявшаяся затравленно-фанатичным народом», пишут и современные богословы [92, с. 24].

2. Во всех странах Европы евреи — недавние граждане. В Российской империи даже такие интеллектуалы, как С. Дубнов или Л. Пастернак, имели всего лишь дедов, крайне далеких не только от образа жизни европейского интеллектуала, но и вообще от любых областей русской жизни.

Да, предки Дубнова, Маршака, Мандельштама, Пастернака, Гаркави жили в России века, быть может, и тысячелетия. Очень может быть, их предки жили в России еще до того, как она стала Россией, — например, если их отдаленные предки жили в колониях античных евреев в Крыму или на Черноморском побережье. Но, живя на территории России еще до русских, они не имеют никакого отношения к большей части истории России.

Ни прадед Дубнова, ни прапрадед Маршака не лезли, зажав саблю в зубах, по приставным лестницам на стены Измаила, Нарвы, Ниеншанца, Казани. И не они зимним вечером, когда уютно потрескивают в печке дрова да трещит на улице мороз, набивались в теплую комнату, чтобы, затаив дыхание, слушать рассказы тех, кто участвовал и все же остался в живых.

Ни прадед Маршака, ни прадед Пастернака не отходили от горящего Смоленска под огнем французских пушек; не под их сапогами пылила старая Смоленская дорога в этом роковом, жестоком августе.

Это знамена не их армий плыли в пороховом дыму под Бородиным — евреи про Бородино разве что читали в книжках Льва Николаевича Толстого (когда соизволили выучить русский язык). В русской армии, остановившей 26 августа 1812 года самую сильную армию тогдашнего мира, не было ни одного иудея. Пьер Безухов на батарее не мог пообщаться ни с одним евреем. Капитана Тушина никак не могли звать Тушинзоном. Когда князь Андрей проходил, заложив руки за спину, мимо строя своих солдат, за ним не следили ни одни еврейские глаза. И ни в один еврейский живот или бок не мог, металлически воя, вонзиться осколок той бомбы.

Эта тема почему-то очень часто воспринимается евреями крайне болезненно, но я от души не понимаю, почему? Во-первых, это святая истина, и мы ничего не выиграем, если будем ее отрицать.

Во-вторых, я не понимаю, почему эта истина способна кинуть на евреев какой-то сомнительный отблеск или поставить под сомнение их право проживать в России. Может быть, кем-то и когда-то такие выводы и правда делались; но вот мною — нет. И я не несу никакой ответственности за тех, кто до таких выводов додумался.

Я делаю совсем другие выводы: евреи имеют это личное, интимное отношение далеко не ко всем пластам российской истории. Разумеется, еврей может иметь личное, интимное, персональное отношение к России. Он вполне может быть русским, российским патриотом, и примеры такие известны.

Очень многие русские евреи любят Россию ничуть не меньше русских, но любят другой любовью, за другое, и считают благом России совсем не то, что большинство русских.

Когда еврей вполне серьезно предлагает провести какой-нибудь жуткий социальный эксперимент или пытается организовать нам какое-нибудь прегнусное «революционное преобразование общества», он, как правило, действует вполне искренне. Он честно считает, что так будет намного лучше, и что сопротивляться этим идеям может только или негодяй, или дурак.

Более того — его предложения если и выглядят как антирусские, вовсе не являются антироссийскими. Очень может быть, еврейская Россия и правда выиграет от этого преобразования, еврейская Россия, чьи знамена не плыли в пороховом дыму под Аустерлицем и Иеной, залпы чьих кораблей не сметали в Черное море укрепления Синопа. Россия, народ которой не говорил по-русски всего лишь двести лет назад.

Вообще было бы крайне интересно написать историю еврейской России, в которой внутренняя история ашкенази плавно переходила бы в историю Российского государства и русского народа. Жаль, что написать такое мне просто не хватит ни ума, ни таланта.

Ну хорошо! Давайте считать, что все сказанное здесь — чистейшей воды оскорбительные бредни, проявление неполноценности, демонстрация идиотизма гоя, лишенного «правильной» матери-еврейки и чуткого руководства раввината. Но если даже это так, факты — упрямая вещь! А факт простой: еврейская интеллигенция цветет одним политическим цветом, хотя и разными оттенками — от бледно-розового до бордового.

И еще одно исключительно важное различие: русская интеллигенция никогда не относилась к самой себе так восторженно, как еврейская и к самой себе, и к русской.

Опыт свидетельствует, что большинство евреев, вообще-то, невысокого мнения о русском народе. Мы до них, что называется, «не дотягиваем»: слишком уж неумны, недостаточно активны и к тому же слишком уж любим всякие глупости: березки там разные, равнины, над которыми несется ветер от Черного моря до Балтики, красные стены Кремля, серо-черные скалы Босфора и прочую патриотическую дребедень. Слишком интересуемся своими предками и своими царями, придаем слишком уж большое значение всяким вооруженным дуракам, которые (нет же сидеть тихо и читать Талмуд!) то зачем-то брали то Измаил, то Берлин, то Париж, а евреям от этого одни неприятности. Для евреев мы недостаточно интеллигентны… Ну вот оно и прозвучало, это слово!

Потому что в нашем народе есть только одно сословие, к которому евреи относятся так же хорошо и с таким же искренним положительным чувством, как ко всему остальному народу большинство их — прохладно. Это — интеллигенция.

Поразительно, сколько хороших слов может сказать еврейский интеллигент об интеллигенции и сколько гадостей тут же наговорить о «народе», в первую очередь о крестьянстве.

«Народа больше нет, — утверждал господин Померанц. — Есть масса, сохраняющая смутную память, что когда-то она была народом и несла в себе Бога, а сейчас совершенно пустая. Окунать в народ — значит окунать в пустоту. Это испытание, которое может выдержать разве святой, а не спасение для слабого» [93, с. 102].

«Не я придумал (это сделала история), что крестьянские нации суть голодные нации, а нации, в которых исчезло крестьянство, — это нации, в которых исчез голод. Я не виноват, что обществу выгоднее большую часть сил тратить на умственную работу, а совсем малую — на обработку земли» [93, с. 128].

Восьмидесятые годы — это время, когда уже была написана «Образованщина», в которой А. И. Солженицын достаточно убедительно показал, что нет больше никакой интеллигенции [94]. Семидесятыми годами датирует В. А. Сендеров время, когда «еще была интеллигенция» [95, с. 17].