Валентин Вишневский - Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика

С уважением,

Такой решительный и неординарный поступок мог сделать только человек, который в армии еще новичок, не испытывает страха перед возможными последствиями и обладает авантюрным складом характера. Я, конечно, понимал последствия своих действий, но они казались мне меньшим злом, чем служба в армии. Так впервые в моих действиях и в моих документах появилось понятие «демобилизация». До этого я еще на что-то надеялся.

Между прочим, как-то уже после распада Советского Союза по телевидению показывали какие-то подземелья военного назначения, рассказывали, что в поселке Веселом, которого нет ни на одной карте, в таких подземельях хранился «стратегический запас ядерного оружия Черноморского Флота СССР». Там до сих пор вроде бы сохранился бункер Берии, одна дверь которого стоила миллионы рублей. Сейчас в этих подземельях хранится вино.

В поезде я ехал с беспокойством. Все ожидал, что вот-вот явится военный патруль и снимет меня по дороге. Но все обошлось. Может, потому, что искали меня в самолете.

Сразу же по приезде в Москву позвонил в отдел кадров Управления. Не успел как следует доложить о своем прибытии, как из трубки последовала отборнейшая ругань. После того, как Грачев излил всю свою злость и продемонстрировал прекрасную ненормативную лексику, он, как мне показалось, спокойнее сказал:

— Приходи в понедельник утром. Пропуск уже ждет тебя…

Я тоже почувствовал некоторое облегчение и выходные дни провел в компании моего друга Бориса Бабака в Тучково на Москве-реке.

Как только в понедельник я в окошко сказал свою фамилию, мне сразу же выдали пропуск в Управление. Захожу в уже знакомую комнату 412 и докладываю полковнику Грачеву:

— Товарищ полковник, я прибыл от Товмача. Служить я там не могу.

— Ты, лейтенант, соображаешь, что говоришь?! Садись и пиши объяснительную записку.

— Какую объяснительную записку? Что объяснять?

— О том, как ты сбежал из части. Пиши. Это тебе не завод, судить будем…

— Я не сбежал.

— Сбежал и оставил издевательское письмо. Мол, спасибо товарищ подполковник, что вы меня хорошо принимали, что мы приятно побеседовали. Но вы мне не нужны и служить у вас я не буду. Счастливо оставаться, товарищ подполковник.

— Я таких слов ему не писал и могу процитировать свою записку.

— Садись и пиши на имя полковника Боровкова.

Я присел за маленький столик и написал объяснительную записку, содержание которой у меня уже было готово.

Я, Вишневский Валентин Иосифович, окончил радиотехнический факультет Харьковского политехнического института им. В. И. Ленина в 1955 году и получил назначение в Министерство Обороны СССР. Здесь мне присвоили офицерское звание и послали на переподготовку. После переподготовки я был направлен в в/ч 93459.

13 июня я прибыл в часть. Из беседы с подполковником Товмачем выяснилось, что я буду работать не инженером, а техником.

Для того, чтобы выяснить ошибку, я 14 июня в 2.45 выехал в Москву в Управление. Так как подполковника Товмача не было в это время в части, то я сообщил ему о своем отъезде в письме из Джанкоя.

15 июня вечером я прибыл в Москву, а утром позвонил в Управление.

Сознавая то, что в данный момент я как инженер в Советской Армии не нужен, считаю, что смогу принести больше пользы, работая на заводе. Учитывая то, что служба в Советской Армии в мирное время является делом добровольным, прошу ходатайствовать о моей демобилизации из Советской Армии.

Впереди меня ждали новые испытания. 1956 г.

Полковник Грачев бегло прочитал записку и сказал:

— Черт знает, что понаписывал. Пусть будет, если написал. А теперь выйди и жди. С тобой будет говорить полковник Боровков.

Встреча с заместителем начальника Управления ничего хорошего не обещала. От ее исхода зависела во многом моя дальнейшая судьба.

Возле комнаты 503 я просидел около часа. Наконец секретарь полковника Зоя Петровна, участливо наблюдавшая за моим ожиданием, пригласила меня войти. В дверях шепнула:

«Что бы вам не говорили, какие бы обвинения не предъявляли — слушайте молча. Никаких возражений и пререканий. Для вашей же пользы…».

В большом кабинете за огромным письменным столом сидел невысокий человек в гражданском костюме.

— Ну расскажите, как вы дошли до того, чтобы дезертировать из части?..

Повторяю рассказанное в соседнем кабинете. Делаю упор на то, что считал до оформления у Товмача своим начальством отдел кадров, куда и поспешил явиться сразу же по приезде в Москву.

— Это еще неизвестно, где вы были эти последние дни. Из Крыма вы исчезли 14 июня а в Управлении появились только 18 июня. Сейчас я приглашу представителя органов дознания, и они проверят все ваши документы и проездные билеты.

В кабинете немедленно появились какой-то полковник юстиции и подполковник Чудин. Я отдал им свои документы и билеты, и они здесь же начали на просвет определять дату их выдачи.

— Я прочел вашу объяснительную записку, и она оставила самое негативное и тягостное впечатление. Вы совершили не нарушение, а преступление, и теперь в записке занимаетесь демагогией. Слишком легко вам достались офицерские погоны.

И тут я не последовал совету доброй секретарши и сказал:

— Мне они достались потому, что я закончил институт. Не будь я инженером, не был бы офицером.

Лучше бы я промолчал. Боровков быстро вышел из-за стола, прошелся в мою сторону и в гневе закричал:

— Государство платит вам за них деньги, а вы себе такое позволяете! Инженер, инженер… Никакой вы еще не инженер! И вполне может случится, что и офицером не будете. Товарищ полковник, заберите все документы, проведите дознание, как это делается в армии, и заготовьте за моей подписью приказ министру. Пусть министр решает, что с ним делать. Если тот решит, что можно ограничиться гауптвахтой, то мы пошлем его на «инженерную работу» к Солодовнику. А пока — идите и ждите решения.

Сопровождаемый сочувственным взглядом Зои Петровны, я прошел через комнату секретаря и вышел в коридор. Здесь мне предстояло сидеть почти до самого конца рабочего дня.

Наконец меня приглашает в отдел кадров полковник Грачев:

— Повезло тебе, лейтенант. Министр решил ограничиться пятнадцатью сутками гарнизонной гауптвахты города Москва.

Напряженность, тягостная не только для меня, но и для работников отдела кадров, как-то сразу спала. Пошли воспоминания присутствующих о гауптвахте, о днях, которые кое-кому из них пришлось на ней проводить. Я воспрял духом и совсем забыл о том, что вопрос о моей демобилизации даже не поднимался. Пока мне выписывали записку об аресте, я настолько осмелел, что заявил Грачеву: