Юрий Безсонов - Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков

"Финляндия"… Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец… Конец похода… Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случай какой-то особенной жизни… А главное конец страданиям.

Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее… Впереди свобода, борьба, жизнь… Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать… Что дальше?

— Берег реки. Нам подали лодку… Сели… Два гребца на веслах, мы в середине.

Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение. — Цель достигнута и инициатива больше не нужна… Нет Борьбы… Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.

Деревня… Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?

Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где то в глубине все таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить…

Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда…

Вошли в избу… Ввалился народ… На нас смотрят…

Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги… Нам странно. — Ведь это же простые рабочие…

{219} И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки… Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть… Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.

Сели… Закурили… Через переводчика начали разговор.

Мы находимся в 800-х километрах севернее Петрограда в нескольких километрах от маленького финского местечка Кусома. Оказывается, что последний наш налет, мы произвели уже на Финской территории… Вот почему настроение встретивших нас так неопределенно — Слышатся понятные нам слова. — "Большевик", "коммунист"… Но вместе с тем для нас собирают деньги, кормят обедом и затем предлагают кофе.

Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики… И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.

На утро допрос… Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи…

Оказалось, что перейдя вброд "непроходимую", по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.

После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти… Нас отводят к казарму… И… приставляют часового… И тут начинается!..

Сон и еда… да и сон…

Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось… Через два часа снова хотелось есть.

Финны любят подумать. — Не могли решить, что с нами делать… Думала Кусома. — Мы ели и спали… Запросила Улеаборг. — Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. — Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с {220} Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии… Но… опять в тюрьме…

Финские тюрьмы, — не сравнимы с советскими. — Там и порядок, и хорошая да, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.

Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..

Первые впечатления. — Я вышел из тюрьмы… Солнечный день… Дома, автомобили, улицы… Все чисто, гладко…

Спокойные лица, все сыты, обуты, одеты… Кругом человек. Непривычно… Отвык я от этого… Хорошо… Очень хорошо..

Переживания. — Свобода!.. Но в лесу я ощущал ее острие." Вот гнета не было, — это было ново… Как вспомнишь, что ты вне большевиков, так и вздохнешь свободно… Хорошо было…

События. — Они обыкновенны.

Сидя в Гельсингфорской тюрьме, я писал своему товарищу по полку: "….по внешнему виду я бродяга — оборванный, грязный, черный, загорелый и худой. Я вымотан совершенно. Все мои желания сводятся сейчас к литру какао, кило белого хлеба и отдыху на кресле в каком-нибудь санатории или лазарете…"

Но надо было есть… На следующий же день после моего выпуска на волю я встал на работу…

Главное. — Я на свободе… Жизнь впереди,, Все впереди…

Конец, родная… И, кажется, на этот раз действительно конец…

Я кончил прошлое и жаль мне расставаться с ним. — Я жил тогда… Я верил, я любил, надеялся, я знал… Я весь был в будущем… Ну, а теперь?

{221} Мне тяжело… Невыносимо… Очень тяжело…

Но в сторону нытье… Я буду продолжать и расскажу тебе про те переживания, те впечатления и удары, которые докончили меня.

Начну с того, чем я в Pocсии жил… Что думал, слышал, видел… На что надеялся и верил и что знал.

Вот я в тюрьме… Народу много и разного… Здесь вся Россия… Здесь лучший и наиболее стойкий элемент… Здесь север, юг, восток и запад… И выбор есть: Здесь офицер, здесь и священник, здесь и крестьянин и купец… Народу много и времени хватает, и люди думают, а иногда и говорят:

Так вырабатывают взгляд.

Есть взгляды разные, но на спасение России он один. Для всех, кто жил в Pocсии, кто посидел в тюрьме, кто знает всю структуру власти, всю стройную систему Г. П. У., кто понял, осознал, почувствовал всю силу людей, которым "все позволено", здесь нет двух мнений, это ясно: Самой России власть не скинуть. Прибавлю: И не изменить. — Пока в России власть не примет божеских и человеческих законов, в ней эволюция не возможна.

Но там надеются… Ведь без надежды трудно и просто невозможно жить… Надеются на что-то… На что-то и на все, но только на "извне"….

И я надеялся… Сейчас писать мне это странно… Надеялся на эмиграцию и на запад.

Я знал, что здесь, у эмиграции все преимущества… Здесь люди могут мыслить, говорить, читать, писать, меняться мнениями… Рождать идею… Организовываться, делать… А главное, здесь могут объединиться, слиться, быть существом одним и стать Pocсией будущей… Я это знал, а верил я?

Я верил, что революция научила… Что люди, наконец прозрели, изменились, поняли, а главное объединились… Что здесь идет работа, что ее хотят, она нужна, и только вот чего-то ждут… Я верил, что здесь люди любят, что здесь один за всех и все за одного… Что правда здесь, что здесь объединение сил… Я верил в дух.