Георгий Холопов - Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

Ночью ударил мороз, сковало пустыню. Застыли барханы в самых причудливых формах.

Молча шла колонна в ночи, прислушиваясь к крику командира отряда, к его плачу по Черноморской потопленной эскадре. Многих прошибала слеза, и не один тяжело вздыхал:

- Эх, эскадра!..

Вспоминали солнечный Севастополь, набережную, прибой и штормы, чаек, кружащихся над рейдом, многоголосую перекличку кораблей, поход эскадры в Новороссийскую бухту, многотысячные митинги, на которых решалась судьба Черноморского флота, наконец, потопление флота, плач матросов, их жен и снова тяжело вздыхали:

- Эх, эскадра!..

Когда забрезжил рассвет, привстал на носилках командир отряда, окинул воспаленными глазами заснеженную пустыню - и увидел пенистое море и корабли.

- Стой, ребята! - крикнул он. - Поклонимся эскадре!

Колонна остановилась. Правду говорил командир. Не эскадру ли "летучих голландцев" занесло из северных морей в калмыцкую степь? Нет, это был снежный броненосец, за ним второй, третий...

Отряд попал в район занесенных снегом и выточенных ветром песчаных дюн. И что ни дюна, то новый корабль. Казалось, что так и плывет по степи, сквозь снежную мглу, Черноморская эскадра.

Разомкнулась колонна на привал.

Вдруг вперед выбежал больной сыпняком матрос Петр Сидорчук, посмотрел сумасшедшими глазами на товарищей и побежал в сторону Каспия.

- Сидорчук! Петрусь!.. - кричали ему матросы.

Сидорчук на мгновение остановился, погрозил кулаком и снова побежал. Тогда трое бросились ловить его. Падали, поднимались и снова бежали. Но Сидорчук летел, точно на крыльях, и скрылся в снегах.

Всем было жаль Сидорчука: хороший был товарищ.

Вскоре впереди снова подняли носилки с командиром отряда и тронулись в поход, на Астрахань!

Свирепый шквал налетел с пенистых просторов Каспия. Закружилось все вокруг. На глазах менялся рельеф местности. Точно в пучине черноморской, исчезала снежная эскадра.

Потом забушевала метель с мелким, колючим снегом. Шурган, как называют ее кочевники.

Всю эту ночь в поисках Кизлярской дороги с остатками кавалерийского полка плутал по степи и Иван Боронин. Только под утро им удалось добраться до небольшого степного села. Еще издали они увидели очень странное зрелище. Вокруг десятка мазанок при свете факелов бушевала тысячная толпа. Мелькали папахи, кубанки, картузы, бескозырки, разноцветные башлыки. В мазанки, превращенные в изоляторы для тифозных, никого не пускали, у каждой стояло по станковому пулемету. Перед толпой ораторствовал тщедушный фельдшер в пенсне, охрипший от крика, сам больной сыпняком.

- Товарищи! Граждане! Братцы! - надрывался он, то и дело хватаясь за пенсне или прижимая руки к груди. - Уйдите подальше от заразы! Вам надо дойти до Астрахани! Сохранить себя для революции! Расквитаться с Деникиным!..

Голос фельдшера тонул в реве людей, замерзших, голодных, умирающих. Его ругали отборной бранью и напирали на стенки мазанок. Тогда пулеметчики открывали огонь поверху. Толпа откатывалась назад и на время замирала.

Растолкав впередистоящих, Иван Боронин пробился на коне к фельдшеру, крикнул ему:

- Фельдшер, расскажи про сыпняк!

Из толпы посыпались вопросы:

- Как уберечься от тифа?

- Как вшей извести?

- Где найти баню, чистое белье?

Обрадовался фельдшер, как утопающий схватился за соломинку, и стал читать лекцию о сыпном тифе.

Толпа загудела, зароптала, послышались смешки:

- И без тебя это знаем!

- Ты дело говори! Не трепли попусту языком!

- Вшей наблюдать!.. Я тебе зараз наскребу горсточку.

Фельдшер умоляюще прижал руки к груди.

И снова Боронин выручил его, спросив про признаки сыпного тифа.

- Боль в пояснице! Боль в ногах! Воспаленные, красные веки! продолжал выкрикивать фельдшер. - Мелкая, обильная сыпь на груди, животе, руках! Отсюда и название болезни, товарищи, - сыпной тиф. Сып-ной!

"Нет, не болен", - облегченно вздохнул Иван Боронин и провел рукой по лицу, иссеченному морозом и ветром. Потом повернул коня. Окинул взглядом гудящую при свете факелов толпу.

- Товарищи! - крикнул он. - Становись в колонну! Будем пробиваться на Астрахань!

Толпа загудела сильнее. Послышались голоса:

- Не дойдем!

- Погибнем в песках!

К самому коню пробился больной красноармеец, закутанный в одеяло, прохрипел:

- Все равно пришла погибель. Пусть хоть дадут погреться в мазанке.

Иван Боронин приподнялся в стременах:

- Приказываю стать в колонну! Вместе пойдем на Астрахань. Товарищ фельдшер сказал хорошие слова: "Сохраним себя для революции". Нам еще придется биться с кадетом, товарищи. Мы должны расквитаться за все муки, за голод, за холод, за погибших. Больным - остаться, остальным - стать в колонну.

Красноармеец, закутанный в одеяло, крикнул:

- Конник пешему не товарищ. Сытый голодному не друг!

- Брешешь, дорогой! - Иван Боронин погрозил кулаком. - Я друг твой, и все мы братья... У нас у всех одно дело: разбить кадета, закончить войну и прийти до своего дому. Нас ждут матери, жены, дети. На Астрахань будем идти так: два часа я на коне, два часа ты на коне! Становись!

- А правду говоришь, товарищ командир?

Боронин слез с коня:

- Вот тебе моя коняга! Садись!

Повеселевший красноармеец ловко забрался на коня, крикнул толпе:

- Становись, ребята! С таким командиром наверняка дойдем до Астрахани.

Бойцы встали в колонну. Поредела бушующая толпа у мазанок.

Фельдшер с удивлением смотрел вслед колонне, уходящей за конницей, и крестился всей замерзшей пятерней.

Но не прошло и часа, как из разных концов степи снова стали собираться красноармейцы и беженцы, усталые, продрогшие, голодные, не спавшие которые сутки. Снова бушевала толпа, просила ночлега.

Вместе с разрозненными мелкими группами отступающих по степи брели два переодетых капитана: один - начальник контрразведки Марковского офицерского полка, ударной части Добровольческой армии, Николай Бахвалов, другой - капитан английской экспедиционной армии на Кавказе Адам Фокленд.

В дни отступления 11-й армии Фокленд на самолете был переброшен из Баку в Порт-Петровск, оттуда - в Кизляр, где его свели с Николаем Бахваловым. В походе на Астрахань выбор на Бахвалова пал не случайно: он был родом из Астрахани, где до сих пор жил его отец, некогда боевой генерал Бахвалов. В одежде расстрелянных пленных красноармейцев, с их документами Фокленд и Бахвалов стали "рядовыми бойцами" 11-й армии. Отличить их в массе отступающих было невозможно.

Голодные, продрогшие, облепленные снегом, шли они, сторонясь людских скопищ. Изредка делали привал. Выпивали по глотку водки, съедали по кусочку шоколада, зарывались в снег, дремали час-другой, прижавшись друг к другу, и снова шли.