Георгий Холопов - Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1)

Один из актеров вдруг воскликнул:

- А театр? Ведь театр-то закрыт? Где же мы будем играть?

- Вы готовьте пьесу, - сказал Киров. - Это пока можно делать и дома. На постановку у вас, при хорошей работе, уйдет месяц-другой. За это время мы подлечим больных красноармейцев, подыщем под госпиталь другое помещение и, как только спектакль будет готов, освободим театр. Да и тиф, я уверен, к тому времени пойдет на убыль.

- Что бы вы нам еще порекомендовали, товарищ Киров, для постановки? спросил режиссер. - Для перспективы, так сказать...

- Почему бы вам не ставить пьесы Островского? Почему бы не сыграть "Власть тьмы" Льва Толстого? Эту пьесу я смотрел в постановке Передвижного театра лет семь тому назад во Владикавказе и надолго сохранил ее в памяти... Почему бы вам не сыграть "Горе от ума" Грибоедова, "Ревизора" Гоголя, "Бориса Годунова" Пушкина?.. А пьесы Чехова? Что может быть совершеннее этих пьес?

Киров говорил о будущем, о том решительном сдвиге, который должен произойти на нашей новой, советской сцене.

- К вам в зрительный зал теперь придут другие люди, - сказал он. Они придут в театр не для пустого времяпрепровождения, не для легкой забавы, полезной для пищеварения, а для того, чтобы увидеть правду жизни и научиться за нее бороться.

- Скажите, товарищ председатель ревкома... Не причастны ли вы сами к театру? - У режиссера, кажется, блеснула какая-то догадка. Он испытующе посмотрел Кирову в глаза.

Причастен ли?.. Киров не сразу нашелся что ответить. Как всегда, когда разговор заходил о театре, он смущался, испытывал сильное душевное волнение.

Сергей Миронович мог бы рассказать сидящим в кабинете актерам о том, как совместно с другими заключенными лет восемь назад он ставил пьесу М. Горького "На дне" в томской тюрьме, где, кстати, также по его инициативе выходил нелегальный рукописный журнал "Тюрьма".

Мог бы рассказать о своем, правда небольшом, драматургическом опыте работе над сатирической пьесой, в которой он высмеивал деятельность новоиспеченного депутата Государственной думы, купца первой гильдии Максима Рогожина, простоту нравов в политической жизни страны. Пьеса эта была начата в тюрьме, закончить ее там он не успел, потом не мог выбрать свободного времени: заедала газетная работа, надо было с этими "деятелями" Думы бороться на страницах "Терека"... Друзья, которым он читал отдельные сцены из пьесы, высоко отзывались о них, говорили о его незаурядном художественном таланте... А вскоре началась война, другие темы и проблемы становились злобой дня...

Мог бы рассказать и о своем страстном увлечении театром. Каждый раз, когда он попадал в Москву, театр отнимал у него все вечера. И даже в эту зиму, когда он в столице готовился к поездке в Астрахань, они с Лещинским, набегавшись целый день по морозной Москве по делам экспедиции, вечерами все же ухитрялись попасть то в Большой, то в Малый театр, то в театр имени Революции. Хотели насладиться всем лучшим, что им могла дать театральная столица...

Да, о многом бы мог рассказать Сергей Миронович актерам. Но с присущей ему скромностью он ответил:

- Нет, к театру не причастен. Но рецензии на постановки писал, и довольно часто. Я работал во Владикавказе в газете "Терек". - Киров взял кисет и набил трубку, крепко уминая табак большим пальцем.

Когда Киров вошел в палату Лещинского - небольшую комнату в конце длинного и полутемного госпитального коридора, в которой до этого жила уборщица, - Уллубий Буйнакский, размахивая фуражкой, вдохновенно рисовал Оскару картину будущего похода в Дагестан. Оскар сидел в постели, обхватив руками колени, и мечтательно слушал. Он сильно изменился за время болезни, похудел, оброс щетиной. Но синие его глаза ярко светились, и крепко были сомкнуты губы.

- Ну, как здоровье? - догадавшись, о чем они ведут разговор, спросил Киров.

- Насчет Дагестана мы все решили! - ответил Оскар.

- От тебя требуется только небольшая помощь, - сказал Буйнакский.

- И благословение!..

Киров сел на табуретку. Снял фуражку. Потер руки:

- Холодно! Удивительно поздняя весна для этих мест. Старики говорят, что в эту пору, бывало, Волга давно уже гремела льдами.

- И пташки пели! - Лещинский засмеялся, положил руку на колено Кирову. - О природе поговорим потом. Скажи: благословляешь или нет?

- На одном благословении, я думаю, вы дальше Михайловки не уедете. К тому же я не совсем понимаю, о чем идет речь. - Киров погрозил им пальцем. - Обо всем этом надо подумать, о таких вещах не говорят в госпитале. Здесь выздоравливают.

- Здесь стены знаешь какие? - спросил Лещинский. - В десять кирпичей, как в крепости!

Киров попытался перевести разговор на другую тему, но Лещинский и слушать его не хотел. Говорить с ним сейчас о чем-нибудь ином было невозможно. Он весь был наэлектризован рассказами, планами и предложениями Буйнакского, мысленно был уже в Дагестане, в этой стране гор, которую хорошо знал и горячо любил. В таком же состоянии находился и Буйнакский. Киров как-то невольно сравнил их и удивился тому, как они похожи друг на друга...

Буйнакский вдруг стиснул в руке фуражку, подошел к Кирову:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы.

- Вот и все, - сказал он, отойдя к окну.

- Браво, Уллубий! - Лещинский всем корпусом подался вперед, пытаясь встать с кровати. Киров остановил его, заставил лечь. Лещинский взял его за локоть, торопливым шепотком заговорил: - Послушай, Сергей. Мы предлагаем такой план: Уллубий с небольшой экспедицией пробирается в Дагестан, организует там партизанские отряды, собирает подполье. Я поправляюсь, немедленно еду к нему на помощь. Ты здесь заново формируешь армию, готовишь флот к походу и в один прекрасный день идешь на помощь Дагестану... Как, одобряешь?

Киров и на этот раз уклонился от прямого ответа: он не любил скоропалительных решений.

- Поживем - посмотрим. Тебе надо еще поправиться, Уллубию - отдохнуть после поездки в степь...

- Никакого отдыха! - возразил Буйнакский. - Мне только ночь поспать в теплой постели, выпить самовар горячего чаю, и я снова готов к любому походу!

- Ну вот и прекрасно! - Киров встал. - Поживешь у меня несколько дней, будешь кунаком.

- Спасибо, Сергей Мироныч. Я рад быть твоим кунаком, это большая честь для меня, но на этот раз... не больше одного дня! Надо спешить! Впереди дальний и рискованный путь, огромная работа!.. Дорог не только каждый день, дорога каждая минута. Я думаю, что ты лучше меня все это понимаешь. Но, я догадываюсь, тебе хочется хорошенько подумать обо всем и потом уже принять решение. Хорошо. Согласен! Скажи... я тебя не стесню?

Киров усмехнулся:

- Думаю, что нет. Говорят, квартира у меня большая.